Розмари Роджерс - Распутница
Да, это ее вина. Ее слабость! А сейчас он собирается уйти, не сказав ни слова, как будто она и в самом деле какая-то дешевая проститутка, которой он заплатил за час работы. Но ведь он такой ее и считает? «Милая шлюха». Потаскуха. И он упорно цепляется за свое мнение, вместо того чтобы выслушать ее и попытаться что-нибудь понять. Ну и ладно, ее это не волнует! Он…
И тут, уже начав застегивать рубашку, Блейз вдруг резко повернулся. Нахмурив брови, он несколько секунд молча смотрел на Тристу.
– Я прошу прощения, Триста, – тихо сказал он, – пусть для тебя это даже не имеет значения. Конечно, ты права. Я не вправе осуждать ни тебя, ни кого-либо другого – особенно учитывая мои собственные слабости и пороки, черт возьми! И я признаю, что вел себя с тобой несправедливо и грубо. Ты удовлетворена или желаешь, чтобы я ползал перед тобой на коленях? Как любой ревнивый дурак, я воображал все самое худшее и думал только о том, как бы уколоть тебя побольнее, чтобы отомстить за свою дурацкую гордость. Господи! Гордость и честь – это ахиллесова пята любого мужчины. Лживая женщина начнет плакать, и… Ну да к черту все это – и тебя тоже, моя дорогая колдунья с серебристыми глазами, очарованию которой невозможно противостоять! – Голос Блейза под конец стал более резким, как будто он хотел доказать, что не подвержен той слабости, в которой сейчас признался.
Не пытаясь скрыть смятыми простынями свою наготу, Триста приподнялась и села на кровати. Стараясь не отвести взгляда, она смотрела в эти глаза, которые слишком долго преследовали ее в кошмарах и фантазиях.
– Ты сейчас сказал мне, что просишь прощения, Блейз, – со вздохом сказала Триста, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Я тоже прошу прощения. И мне очень жаль, потому что… потому что мы оба где-то и как-то утратили то, что было раньше! – Ее короткий смешок прозвучал так же напряженно, как и голос. – Но в конце концов нет нужды цепляться за прошлое, – отведя взгляд, добавила она и небрежно пожала плечами. – Теперь мы с тобой совершенно другие люди… по крайней мере я! Ты ведь именно так считаешь, дорогой Блейз?
Он тогда чуть не оторвал половину пуговиц, торопясь избавиться от рубашки и взять Тристу так, как хотел, – прижимаясь обнаженным телом к обнаженному телу. Нужно было поступить с ней так, как он намеревался с самого начала! Но нет же – он по-глупому позволил завладеть собой определенным воспоминаниям и смутному чувству сожаления и в результате даже извинился! Сейчас она сидит и про себя смеется, не сомневаясь, что провела его своими трогательными речами и потоками слез. Слезами, льющимися из этих загадочных серебристых глаз, в которых отражается все, что захочет мужчина, – только не подлинные мысли их хозяйки и не ее подлинная натура.
О Боже! Зачем только он тогда прикоснулся к ней? Ее доступное всем тело совратило его. Сегодня она даже ухитрилась превратить изнасилование в любовный акт, гневно подумал Блейз. Ему снова захотелось немедленно убить Тристу – задушить голыми руками, не давая больше возможности плакать и лгать.
На несколько секунд воцарилась звенящая тишина. Только огромным усилием воли Блейз снова овладел собой. Скользнув взглядом по обнаженной груди Тристы, он пожал плечами.
– Конечно, ты изменилась, дорогая! – равнодушно заметил Блейз. – Ты стала даже более лакомым кусочком, чем раньше. Должен признать, что твои последние учителя достойны похвалы. Пожалуй, ты почти заслуживаешь ту несуразно высокую цену, которую, вероятно, запрашиваешь!
Блейз отвернулся и начал быстро собирать свои вещи.
Таким образом он хочет показать, с болью и гневом подумала Триста, что его совершенно не волнует ее реакция на его слова. Наверное, он надеется, что Триста станет защищаться, ползать перед ним на коленях… Нет, никогда! Пусть думает о ней все, что хочет, и – Господи! – пусть он побыстрее уходит и больше не возвращается! Со временем Триста наверняка забудет его и то, что было между ними, забудет свои ощущения. Забудет его золотисто-зеленые глаза, напоминающие о высокой траве, которая растет на болоте. Сочной зеленой траве, отливающей золотом под лучами солнца. Она манит неосторожного путника, обещая ему безопасную прогулку… а потом становится уже слишком поздно, и топь засасывает очередную жертву, погружая ее в свою бездонную пучину и оставляя вечно лежать в мягком иле.
Вода и пламя! Двести лет назад люди верили, что ведьму нужно обязательно сжечь или утопить, иначе она не умрет. Так что же убьет Тристу – та необъяснимая боль, которая, как огонь, опаляет ее сердце, или она утонет в море печали, соленом от ее слез? Слова… снова эти проклятые слова! Слова, которые они с убийственной точностью бросают друг в друга, как острые камни, стараясь побольнее ранить – или уничтожить. Зачем?
Блейз со злостью заметил, что Триста внезапно стала молчалива и неподвижна, как каменное изваяние. На ее бесстрастном лице, в ее пустых глазах не отражалось никаких эмоций. Ничего не изменилось даже тогда, когда Блейз небрежно бросил ей две золотые монеты и вышел вон, с чувством хлопнув дверью, которая должна была разделить их раз и навсегда.
Книга третья
ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР
Западный ветер, когда ты подуешь,
Роняя на землю дождь?
О, если б рядом со мной сегодня
Была бы моя любовь!
Глава 32
Странички из дневника
1863–1865 годы
Прошло уже много времени с тех пор, как я в последний раз доверяла бумаге свои чувства, свои беспорядочные мысли, все, что испытала и, надеюсь, из чего сделала выводы. А за последние полтора года произошло немало. Даже сейчас я не уверена, что вполне готова смотреть правде в глаза. Но если я не смогу хотя бы таким образом освободиться от постоянного напряжения, я определенно сойду с ума среди окровавленных тел и оторванных рук и ног, разбросанных где попало. А крики боли и отчаяния, которые, кажется, никогда не затихают, звучат в моих ушах даже сейчас.
Господи! Что я здесь делаю? Почему я всегда считала, что быть врачом – значит только исцелять? Почему не задумывалась о том, что врачу часто приходится причинять боль – кромсать тела несчастных, зашивать огромные раны, из которых вываливаются внутренности. Как тяжело смотреть в глаза, которые умоляют о чуде, особенно в глаза тех, которым, как ты знаешь, уже ничем нельзя помочь! Ты лжешь им, стараясь как можно быстрее перейти к следующему пациенту, и снова лжешь, и стараешься не замечать хруста разрезаемой плоти и костей, стараешься не слышать мольбу о помощи, переходящую в стон…
Хотя сейчас уже слишком поздно об этом говорить, но я сожалею о том, что тетя Чэрити все-таки нашла меня в Виргиния-Сити и мягко напомнила о таких вещах, как верность и долг. Меня сразу охватило чувство вины: слишком опасным было путешествие, которое она ради меня совершила, – особенно в эти неспокойные времена. И еще меня тогда, как и сейчас, терзали угрызения совести и сожаления по поводу своего безрассудного поведения.
