Тереза Медейрос - Грешная любовь
Однако вместо того чтобы склонить голову, Уэскотт взял Катриону за руку и взглянул на нее так же, как в то памятное утро в ее спальне, незадолго до поездки в Гретна-Грин.
— Катриона Кинкейд, — торжественно обратился он, — с самого первого дня, когда я увидел тебя, я должен был понять, что ты единственная женщина в мире, которая мне нужна. Но я был слишком глупым и упрямым, чтобы с этим смириться. Однако я все равно полюбил тебя за твое мужество, силу духа, твою красоту и твою мудрость. Теперь же я не могу думать ни о ком другом. Если бы я был лучше, чем есть на самом деле, я бы признался, что люблю тебя, признался тебе и самому себе, прежде чем ложиться в общую постель. Но желание мое было таким нестерпимым, что ни силы рая, ни силы ада не помешали бы мне овладеть тобой.
В толпе собравшихся послышался шум. Какая-то женщина, стоявшая недалеко от чаши с пуншем, упала в обморок.
Саймон ласково погладил руку Катрионы.
— Мне остается молить Господа, чтобы ты простила меня за то, что я жестоко воспользовался нашим с тобой уговором. Но теперь я мечтаю лишь об одном, чтобы ты позволила мне искупить вину, согласившись войти в мою жизнь, решившись связать свое будущее с моим и принять мое имя. Останься моей женой. Однажды ты сказала, что не чувствуешь, будто где-то в мире есть для тебя родное место. Так вот, я хочу сказать, что такое место у тебя есть — в моих объятиях.
Он поднес руку Катрионы к своим губам и стал целовать ее с пылкой страстью, от которой сердце его жены сжалось. Потом Саймон поднял на нее умоляющий взгляд. Слова, которые он произнес далее, были сказаны так тихо и нежно, что слышать их могла лишь Катриона.
— Я знаю, ты любила меня. Пожалуйста, скажи, если еще не поздно, ты можешь вновь полюбить меня?
«Слишком поздно».
Эти два слова прозвучали в сознании Катрионы подобно музыке погребальной церемонии.
Ей предложили именно то, чего она так долго добивалась. Но впервые в жизни она боялась принять это предложение. Слишком долго Катриона верила, слишком долго надеялась и берегла свои мечты, как бесценные сокровища. Почему, же теперь, когда их исполнение только и может ее спасти, оказалось, что вся ее вера истрачена без остатка?
Как может она вообще поверить, что такой мужчина, как Саймон, способен на постоянство чувств? Откуда ей взять уверенность, что сказанные им слова идут от самого сердца, а не являются цитатой из чьей-то замечательной, но придуманной роли, которую он мог слышать в театре? Кто ей гарантирует, что ее сердце, ее мечты не окажутся вновь растоптанными его блестящими сапогами?
— Извини меня, — прошептала Катриона, высвобождая руку. — Не могу. Я просто не могу.
Теперь настал черед ей повернуться спиной к этим людям, подобно тому, как они недавно отвернулись от нее. Катриона решила, что уйдет от них с незатронутой честью, хотя ее сердце уже трудно будет спасти.
Она сделала лишь несколько шагов, как вновь услышала голос Уэскотта:
— Я спросил тебя однажды, сколько ты готова ждать своего возлюбленного. Тогда ты ответила мне «всю жизнь». Или это была неправда?
Катриона не знала, что ответить, и молча шла к выходу.
— Я не буду сражаться ради них одних. Я готов сражаться за тебя. Не важно, с тобой или без тебя, но мы отправляемся в Балквиддер, чтобы вернуть замок Кинкейдов.
Услышав эти слова, Катриона остановилась и повернулась. Горцы уже стояли в полный рост. Разглядев среди них Саймона сквозь набежавшую пелену слез, она промолвила:
— Да пребудет с вами Господь, потому что я не могу быть с вами.
Глава 23
Закутанная в свой потрепанный шотландский плед, Катриона сидела, съежившись, на диванчике у окна спальни. Возле ее кровати свернулся клубком впавший в меланхолию Роберт Брюс. Хотя за окном природа уже радовала прекрасным весенним деньком, для Катрионы не было разницы, весна ли это или суровая зима. Ей даже не пришло в голову распахнуть окно и впустить в комнату теплый ветерок, несущий запах жимолости. В нынешнем настроении Катрионе было достаточно просто наблюдать, как за толстыми оконными стеклами мир живет своей жизнью без ее участия.
Со дня бала прошла почти неделя. Саймон и сородичи Катрионы уже должны были добраться до Балквиддера. Она прикрыла глаза, пытаясь отогнать навязчивые видения. Ей то представлялся Киран, несгибаемая шея которого все-таки оказалась в петле палача, то Саймон, распростертый на земле с залитыми кровью золотистыми волосами.
Послышался легкий стук в дверь. Катриона хотела уже отправить восвояси любого, кто бы ни посмел нарушить ее одиночество, однако дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел дядя Росс.
Граф остановился, подбоченясь, и несколько мгновений взирал на босые ноги племянницы и измятую ночную рубашку, которую Катриона не снимала уже четыре дня. Не ускользнули от его внимания и следы слез на ее щеках, и поднос с нетронутым ужином, оставленный на прикроватном столике.
С тяжелым вздохом граф покачал головой:
— Вот уж не думал, что придется мне такое говорить тебе, Катриона Кинкейд, но я разочарован в тебе.
Катриона отбросила с лица закрывавшую глаза прядь волос.
— Странно, а мне всегда казалось, что я доставляла вам одни только разочарования.
— Не скрою, бывало временами, что ты испытывала мое терпение и мой характер. Однако, дитя мое, никогда я не был разочарован в тебе. Никогда не замечал в тебе трусости. Всегда считал, что ты достойная дочь своего отца.
Катриона вскочила на ноги, до глубины души задетая неожиданными словами дяди.
— Но ведь мой отец был глупец и мечтатель! Вы сами говорили об этом.
— Зато у него была настоящая мечта! — закричал дядя так громко, что Роберт Брюс метнулся под кровать. — Если хочешь знать правду, я ревниво относился к Дэйви. Да, я ревновал его к этой глупой мечте воссоединить род Кинкейдов. Ревновал даже к тому, с какой страстью он стремился ее осуществить. Из нас двоих я был старшим сыном, и мне нельзя было противиться желаниям отца. Я не мог просто так взять и убежать из дома ради приключений в погоне за благородными мечтами. Мой долг состоял в том, чтобы оставаться здесь и научиться управлять поместьем. Да еще в том, чтобы жениться по расчету, а не по любви.
— В таком случае вам, вероятно, крупно повезло. Вам же никогда не приходилось переживать серьезных сердечных волнений или рисковать жизнью ради исполнения своих желаний!
— Зато Дэйви за отведенные ему годы прожил целую жизнь, более прекрасную и насыщенную, чем моя, сколько бы она ни продлилась, и что бы в ней еще ни случилось. У него была настоящая жизнь. У него была настоящая любовь. Господь наградил его двумя чудными детишками и женой, которая его обожала. Пусть он умер слишком молодым, зато он умер ради дела, в которое верил свято. Разве это хуже, чем умереть от старости с разжиревшим брюхом и печалью в сердце?
