А если это любовь?!.. - Alexandrine Younger
— То, что я открывал, Пчёлкин, ты читать ещё не дорос, тебя цензура не пропустит, — Космос покрутил двумя фигами возле кислой мины Вити, намекая, какую книжку с картинками он читал не так давно, и что такое — не сыщешь простому советскому гражданину. А уж Лизе и вовсе знать нельзя, девочка мала для таких подробностей, чтобы при ней обсуждать. — А то ещё дубу дашь от переизбытка новой информации!
— Бля, Кос, не хорохорься! — Пчёлкин хотел было намекнуть, что он, в отличие от Холмогорова, куда лучше смыслит в запретной «Эммануэли» и в том, что там понаписали, но младшая сестра, смотрящая на них с нескрываемым любопытством, служила сдерживающими фактором. — Можно подумать, что тебе твои мажоры с Котельников ЭТУ книгу, насовсем отдали…
— Зато читал, знаю! — Космос только самодовольно фыркнул, разваливаясь всем своим ростом на диване. — И не ревнуй меня к мажорам, пчелиная задница. Не брошу я родные рожи!
— Мог бы и поделиться по-братски! — Вите оставалось кинуть последний камень в огород друга. — В самом деле, Космосила! Вот я тебя всегда в свои планы ввожу…
— Слушай, давай не будем конкретизировать кто и куда вводит, — Космос кивает головой сторону Лизы, отвлеченной чёрно-белой картинкой в телевизоре. — Соображаешь, Пчёл?
— Блять, сам виноват, дурак, — в отношениях с младшей сестрой Пчёла оставался архаичным старшим братом, пропустившим момент взросления сестры, — и больше тебя в этом понимаю, чтоб ты знал!
— Ребят, всё нормально? — Лизе не по нраву споры Вити и Космоса. — Не врите только, что запрещенку достали. Как будто я не знаю, что вы просто ничего не читаете! Кто вам восемьдесят рублей или больше на такое даст?
— Ты чего! Именно про всякую зацензуренную и говорим, я у одного чувака на последнем квартирнике откопал! Ну, прости, что тебя с Пчёлой тогда не взяли! Вдвоем с Филом пошли, — благополучно соврал Космос, а Витя чинно кивал головой, понимая, что в данном случае Космос прав, — а врага в лицо знать нужно, не мне тебе объяснять. Ты это запомни!
— Молчали бы уж, — Павлова впервые не замечает чертенят, бойко пляшущих в синих глазах Космоса, — это я всё выслушаю.
— Наш маленький секрет, Лизок! Считай, что на троих сообразили… — соглашается Кос, выуживая из кармана шоколадную конфету, которую вкладывает в прохладную ладошку подруги. — Бате не сдавай!
— Не скажу, — в руке Лизы её любимое лакомство в жёлтой обёртке — «Красная шапочка», — и не подумаю…
Но в пятнадцать лет не сильно думаешь о том, кем станешь, когда тебе перевалит за добрую половину тридцати. Помышляешь только о том, что нужно перетерпеть время кочующих пернатых созданий, спрятавшейся пожелтевшей травы, улетевших в никуда листьев и безнадежной, почти серой тоски, прилетевшей не с того угла.
Сестре Пчёлы тоже хочется стать птичкой, которая чистит пёрышки, готовясь к большому перелету. Старшекласснице надо забыть, что вносит сумятицу в её бедную голову, но почему-то в последнюю неделю этого совсем не получалось.
Повторилась в мире неизбежность…
Наверное, потому что… Листья желтеют?..
Разве в этом кто-то виноват,
Что с деревьев листья,
Что с деревьев листья улетели?
Нет же! Всё не бывает так, как у «Форума»…
И никаких листьев Павловой не жаль. И это несчастного сентября…
Поэтому Лиза решила не предпринимать никаких решительных действий по борьбе с осенней хандрой, и лежала, предоставив себя музыке и размышлениям. Девушка настроила «Тонику» на минорную волну, и в десятый раз заслушивала «Улетели листья…», погружаясь в пучину мотивов о разлуке и расставании. Это самая грустная песня, которую Лиза помнила, и которая каждым звуком заставляла ощутить надвигающуюся стужу.
После увиденного неделю назад суетливые мысли Павловой летали друг за другом в хаотичном вальсе, грозя перерасти в атомный взрыв, наступление которого необходимо оттянуть на неопределенное время. Ведь не бывает у людей таких быстрых изменений, и, если быть честной, Лиза сама не знала, на что обижена. А, может, не обижена вовсе…
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей…
Нет! Просто пусто…
Лиза ставила мелодию на повторное прослушивание многократно, не жалея ни себя, ни домашних, ни соседей. Смотрела небесными глазами в потолок, и чувствовала, как черной кошкой побирается ненужное воспоминание. Которое не следует принимать близко, усложняя молодую жизнь. Мама говорила, что о горестях не следует долго думать. Зачем терзаться прошлым, если возможности вернуть его не существует в природе? И все не так глобально. Просто задело, просто не по себе…
И кто дернул их с Филом пойти побегать на стадион, развевая вечернюю скуку воскресенья и радуясь бабьему лету? Если Валера ни дня не мог прожить без турников, то Лиза с трудом заставляла себя быть по-спортивному организованной. Пробегали почти полтора часа, и ближе к восьми поплелись домой, проклиная друзей за то, что не пошли с ними вместе.
Валерка никогда не бросал Лизу одну на улице. Поэтому в казармы решил отъехать от ближайшей к Пчёлкиным остановки, благо, его увал позволял делать такие отлучки. Воздух свободы не предвещал никаких неожиданностей. Шагая домой по почти пустынному парку, парочка уставших физкультурников продумывала план «икс» — заставить Космоса с Пчелой, а заодно и Саньку, увлеченного своей Мальвиной, пойти бегать на стадион вместе с ними. Но картина, представшая перед глазами Валеры и Лизы через минуту, ясно дала понять, что, по крайней мере, в ближайшее время, их план с грохотом падает в пропасть.
Космос, в последнюю неделю, отговаривавшийся от друзей неведомыми важными делами, встретился в парке совсем неожиданно. Тем более в такой компании; с первого взгляда, Лиза даже не поняла, что за девушка сидит на скамейке рядом с её другом. Холмогоров усердно очаровывал космическими миазмами Таньку Барминцеву, бывшую одноклассницу, и по совместительству бывшую «любовь» Пчёлкина, на которую тот позарился ещё в восьмом классе.
— Вот так встреча… — тихо прошептал Фил, подходя ближе к космической пропаже. — Пойдем сразу, задерживаться не будем, Лизк.
— Ага, счаз! — Лиза не ведала, что движет ею. Азарт? Спортивный интерес? Баловство? Или? — Мне теперь тоже интересно узнать, как выглядела эта полная занятость!
— Прости, что не предупредили!
— Будь проклята мужская солидарность.
— Лизка, забей!
— Друзья называется!
Танька гоготала над очередной шуткой профессорского сына, кокетливо постреливая глазами. Несомненно, возмужавший Космос куда притягательнее того шалопая, каким Холмогоров был в школе. Живя мечтой о том, что в ближайшем будущем его возьмут на работу в какой-нибудь недавно открывшийся бар, чинно посещавший курсы для барменов, Кос и выглядеть стал иначе. Стал редко носить любимые
