Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская
Оба обходили церковь и остановились в небольшом садике на заднем дворе, на территории которого располагалась хозяйственная постройка, а среди кругло подстриженных кустов стояли две скамейки и журчал фонтанчик в форме рыбы, выпускающей струю воды. Дюмель жестом пригласил Бруно присесть на одну из скамеек. Оба сели напротив лупоглазой рыбы. Лексен некоторое время, будто загипнотизированный, смотрел на фонтан.
— Я не знаю, чем мне заниматься по жизни, — вздохнул Лексен и уперся ладонями в край скамейки, не глядя в сторону Констана. — Я не вижу себя нигде. Профессионально, имею в виду. Так зачем мне еще тратить время на образование, когда не знаю, на что я могу потратить свою жизнь? Пойду зарабатывать на хлеб сам, своими руками — любым физическим трудом. Надо помочь матери. Деньги нужны всегда.
— Это благостно и достойно уважения, что ты стремишься взять на себя ответственность, начинать пробовать трудиться, — кивнул Дюмель. — Физический труд всегда поощряется. Не только материально, но и духовно. Мы воспитываем свой характер, закаляемся, взваливаем на себя груз и понимаем, сколько можем вынести. Но твоя мысль ложна в том, что ты не знаешь, как потратить свою жизнь.
Констан доверительно развернул корпус к Лексену. Тот шаркнул ногой и посмотрел на Дюмеля, готовый слушать.
— Жизнь не тратится. Жизнь проводится: в трудах, в учении, в отношениях с нашими близкими. Следует заниматься в жизни тем, к чему лежит душа, что умеют руки, что производят мысли. Живи и действуй — на благо себе, своей матери, обществу. Иногда все это бывает не совместимо, и мы становимся перед выбором. Что и как выполнить, чтобы не причинить вреда ближним.
— А у вас был выбор? — внезапно спросил Бруно.
— Вопрос явно не о следовании пути постижения Господа, верно? — Констан широко улыбнулся и, недолго думая, ответил, вздохнув: — Да, был. Я находился на распутье. И, кажется, нахожусь до сих пор. Такого не бывает, чтобы жизнь вела одной прямой дорогой. Жизнь — это путь преодоления многих искушений. Важно не свернуть с предначертанного. По крайней мере, постараться, чтобы оценить свою волю. Я удовлетворил тебя своим ответом?
Лексен кивнул и вновь уставился под ноги, свесив руки с колен. Констан тоже молчал и внимательно изучал юношу.
Вдруг Бруно испытал острое, непреодолимое желание признаться, но не открыто, в порочности своих мыслей и услышать то, что он боится услышать. Слова сами слетели с языка. Сердце забилось, ладони вспотели.
— Как относиться к тому, что человек возжелал того, кого не может?
Юноша не смотрел на служителя, а упёр немигающий взор в струю фонтана. Молчание затянулось слишком надолго. Лексен уже сто раз обо всем пожалел и сто раз провалился сквозь землю.
— Любовь, стремление души одного человека слиться с душой другого естественны. Этому научил нас Господь. Мы все ищем по жизни единомышленника, — услышал он рассуждающий тон Дюмеля. — Мы все желаем найти того, с кем было бы хорошо, и в лучшем случае не быть им преданным, несмотря на малый или большой период времени, сколько продлится эта связь, сколько отпущено нам быть с этим человеком.
— Говорил Иисус: возлюби ближнего своего… — Словно про себя промычал Бруно, но его тихий голос услышал Констан.
— Это когда способен на жертвенность. Когда отдаешь — любишь. Всего себя вручаешь человеку, которого выбрал и который выбрал тебя. Когда он — брат тебе, когда он — ты сам.
Дюмель опустил голову, посмотрев на свои руки, сжимавшие личный томик карманного Евангелие, и протянул его Бруно.
— Возьми домой и прочти. А когда окончишь, я готов буду просветить тебя в том, что осталось непонятым.
Юноша долго смотрел на книгу в руках Дюмеля, а потом протянул свою руку и коснулся переплета. Его пальцы коснулись пальцев Констана. Никто из них не разжал руки. Оба смотрели друг другу в глаза.
Не понимая, почему и зачем он это делает, Лексен приблизил лицо к Констану, а в следующий миг оставил на его губах короткий, нерешительный поцелуй. Осознав, что только что сотворил, Бруно, вырвав Евангелие, отпрянул от Дюмеля и резко вскочил, как его схватили за рукав пиджака и мягко потянули назад.
Зажмурившись, охваченный волной стыда, Лексен сел обратно на скамейку, не смея повернуться. Что же он сделал! Он перестал контролировать себя! Он поддался чувствам! Он поцеловал его! Открыто возжелал католического церковнослужителя! Что же сейчас будет! Он не вынесет этого позора. Об этом сегодня же узнают в церкви Констана, на них обоих обрушатся проклятия, а мама как к этому отнесется — не хочется даже и думать! А что же его ждет сейчас, какое страшное отлучение?!
Ответ его крайне напугал и шокировал одновременно. Он даже думал, что ему послышалось.
— Нет. Только не сейчас. И не здесь.
Юноша распахнул глаза, страшно занервничав. Он медленно развернул корпус в сторону Констана. Тот держал его ладонь прижатой к его же колену. Лексен опустил глаза на руку Дюмеля, накрывшего его пальцы, а затем на него самого. Констан прямо, без тени иронии смотрел ему в глаза. Он был открыт и честен. Бруно нервно сглотнул. Видя его тревогу, Констан доверительно похлопал его ладонь, которую сжимал. Лексен не поверил своим глазам.
— Всё хорошо. Не волнуйся. Это твой выбор и твое желание. Наш выбор, — произнес Дюмель.
Лексен кивнул. Констан убрал ладонь. Бруно быстро встал. Его душа металась. Он нагнул голову в сторону Дюмеля, боясь взглянуть на него, и спешно ушел, не оглядываясь.
* * *
Закрывшись, спрятавшись ото всех, Дюмель сидел в своей комнатке на кровати, сложив руки в замок на коленях и подперев ими подбородок, смотрел в окно и размышлял о случившемся. Белая канарейка в клетке под потолком у окна щебетала о чем-то своем птичьем, не обращая внимания на душевные терзания своего хозяина.
Из приоткрытой форточки до Констана донесся велосипедный звонок, пересекающийся с редкими автомобильными гудками, шорохами шин по дороге и ворчанием двигателей. Дюмель встал, подошел к окну и закрыл створку. Комната погрузилась в тишину. Никто из соседей не беспокоил, даже радио не было слышно.
Констан повернулся к канарейке, открыл дверцу в клетке и насыпал в мисочку зерен, подлил воды. Птица с радостным щебетом слетела с верхней жердочки на край мисочки и заклевала вечернюю пищу. Дюмель закрыл клетку, вздохнул и устремил взгляд на дальнюю стену. Там, на прибитой полке, горела лампадка, а по обе стороны от нее стояли фарфоровые фигурки Спасителя в
