Ирэн Фрэн - Набоб
Сарасвати тихонько присела на край чарпаи, поправила чоли, отвела за плечи тяжелую косу. Машинально отметила: «Волосы стали сухими. Надо будет сказать Мохини, чтобы она втерла в них сандаловое масло». Любовь и красота — она заботилась только о них; правда, разве судьба первой не зависит от второй? Сарасвати встала, подобрав голубую прозрачную юбку, и направилась к ажурным дверям зенаны. Чарпаи были расставлены в беспорядке, и приходилось идти очень осторожно, чтобы их не задеть. Она ориентировалась благодаря лунному свету. Через два дня будет полнолуние. Вернется ли Бхавани, чтобы вместе с ней созерцать полную луну? Сарасвати любила луну, ведь луна и любовь неотделимы друг от друга: каждый месяц магический ритуал сияющего светила приобщает влюбленных к небесам, к звездам, ко всей природе. К миропорядку.
Миропорядок, дхарма: дхарма есть долг, и так должно быть. Но должно ли быть так, что Бхавани отдалится от нее и грядущее принесет несчастья? Почему она никак не может вкусить сладость сна?
И дело вовсе не в том, что она не делит ложе с раджей. Они редко спали вместе. Как все другие женщины, Сарасвати жила в зенане, в «женском раю», куда Бхавани приходил как гость. Он часто брал ее с собой на прогулку или на охоту. Не в пример обычаям, распространившимся при других индийских дворах со времен вторжения моголов, годхские раджи придерживались древнейших традиций своей страны, которые не заставляли их прятать жен. И все же большинство женщин довольствовалось жизнью замкнутой и уединенной. Некоторые из них были родом из соседних земель, где девушек учили избегать мужских взглядов; другим же просто нравилось жить в этой части дворца на холме, откуда была видна долина Годха вплоть до самых дальних ее оконечностей, на севере — горы, с которых стекала полноводная река, на юге — большое озеро с островом, на котором стоял загородный дворец. Благословенный Годх — так называли купцы это княжество, где уже много веков царил мир; взметнувшаяся в небо крепость, город с розовыми фасадами и поясом укреплений, а дальше — рисовые плантации и идущие по ним караваны. Спокойный край. Вместе с любовью раджи Сарасвати познала здесь любовь к жизни.
И вот теперь ее мучит страх. Впервые за долгое время в душе Сарасвати царствовала не любовь, а другое чувство. Это очень смущало ее. Детский страх, потаенный, непреодолимый. Ощущение неизбежной угрозы. Опасность нависла над Годхом, а может быть, и над Дели, и над Бенаресом, и над всей Индией, — кто знает? Сарасвати довелось немного попутешествовать; она знала, что жизнь не прекращается за пределами их княжества. И вот теперь там, в конце дорог, притаилось нечто страшное — неизвестное и смертельно опасное зло.
Сарасвати удалось добраться до занавеса на двери так, что ни одна женщина не заметила этого. Она выскользнула на террасу. Мрамор мерцал в лунном свете. Она решила выйти в сад. Там она всегда искала убежище, когда ее охватывала печаль: возле цветочных клумб жизнь казалась приятнее. В детстве, когда Сарасвати жила в Дели, в доме приютившего ее человека, прогулки по саду были для нее, сироты из высшей касты, единственным развлечением. Ведь ее юность и красоту тщательно оберегали, надеясь продать подороже, когда придет время. Потом Сарасвати вышла замуж за Бхавани, и разве могла она лишить себя удовольствия гулять по саду, живя в княжестве, где сады, наряду с охотой, были предметом особой страсти, местом, где годхские раджи забывали о войне?
Сарасвати шла вдоль главного канала. Он разделял поместье на две симметричные части и впадал в бассейн, сделанный в форме правильного шестиугольника, за ним было ее любимое место — чадар — искусственный водопад из белого мрамора, покрытый геометрическими узорами. Он возвышался над нижней террасой, такой же геометрически правильной, как и первая, с такими же бассейнами и резными краями в форме лепестков лотоса. Там были другие чадары, меньшие по размеру или окруженные глубокими нишами. В дни праздников там зажигали свечи и созерцали, как вода искрится в ночи. В этом году муссон запаздывал; вот уже два месяца вода не сбегала по ступеням водопада. Вокруг не было цветов; только высохшая земля и обрамляющий ее мрамор.
— Жара! — вздохнула Сарасвати. — И муссона все нет. Бхавани… Зачем он уехал?
Он сказал, что едет на охоту. Он не желал ее. Такое случилось впервые. Она удивлена. Он ничего не объяснил. Сначала она подумала, что для того, чтобы удержать его, достаточно быть более обольстительной, и она танцевала перед ним так, как он любил: с обнаженной грудью и полуприкрытыми бедрами. Он остался холоден и был как будто чем-то удручен. Потом она плакала и умоляла его. А когда он взял оружие и распорядился, чтобы снарядили слонов, она нежно пропела ему древние стихи:
Воздух, вода, небеса и огонь —Все стихии смешались в огромном пожаре.Странник встревожен, а яростный слон тупо стоит,Как баран, у засохшего пруда.Прячется кобра в норе, и тигр засыпает в тени.Все, что живет на земле, и все, что живет на воде,Слабеет и больше не знает покоя.Вот почему мудрецами предписан завет:Дом свой ты не покидай в месяц джайштха.
Месяц джайштха, июнь, неблагоприятный месяц, предшествующий муссону. Вся Северная Индия превращается в пекло. Благословенный Годх не исключение, в это время люди бывают подвержены странным недугам, лекарств от которых не существует; и Сарасвати напрасно пела, танцевала, прикасалась опахалом к шее раджи, — он был непоколебим; он уехал один, подавленный опасениями, омраченный предчувствием зла, ожидающего в конце пути, — перед отъездом он признался ей в этом. С тех пор прошло три дня. Три дня как его нет, три дня как она сидит в зенане, пытаясь хоть как-то отвлечься, три дня как ее постоянно мучит страх, и дело не в том, что муссонные дожди все никак не начнутся. Размышляя, Сарасвати поглаживала камень чадара. Одиночество не приносило облегчения. Наоборот, растравляло душу. Луна уже взошла. Сарасвати встала и направилась к дому. Занавес зенаны, обычно колышущийся под дуновениями ночного ветра, был неподвижен. Сарасвати проскользнула внутрь, подошла к чарпаи, соседнему со своим.
— Мохини!
Коса спящей женщины, свесившаяся с ложа, напоминала змею, висящую на дереве после муссона. Мохини, закутанная в шитый золотом муслин, отозвалась сразу же.
— Сарасвати! — сказала она так, будто не спала, а только дремала.
— Пойдем со мной. Я не могу уснуть. Сделай мне массаж. Давай выйдем на воздух.
Мохини поднялась, подхватила лампу, что горела возле двери, и пошла за Сарасвати. У нее была такая же легкая походка, и юбка колыхалась в такт покачиванию бедер.
