Михель Гавен - Арденны
— Если он не уступит, я попробую поговорить с рейхсфюрером, — наклонившись вперед, Вальтер внимательно посмотрел ей в лицо. — Но отправить в Арденны тебя для меня едва ли легче, чем Джилл, ты знаешь это.
— Тем более со Скорцени, — она опустила голову. — Я понимаю.
Прекрасная и знаменитая Марлен Дитрих, прощаясь, едва скрывала слезы. Но, как истинная актриса, старалась держаться непринужденно и даже весело. Гордость не позволяла дать понять, как она подавлена и как глубоко страдает.
— Я уезжаю, — сказала она как бы небрежно, невзначай, — в Америку.
— Замечательно. Я рад.
Он был вежлив, но холоден, не давая ей ни малейшего повода к сближению. Для него эта история уже была закончена.
— Я рад за тебя. Ты увидишь небоскребы и Миссисипи. Говорят, в Америке много интересного.
— Я уезжаю, — повторила она громче, в голосе сквозили рыдания.
Она смотрела на него с мольбой. Синева ее глаз была полна отчаяния. Он будто не замечал этого.
— Счастливого пути, — ответил он холодно и встал, потушив сигарету в пепельнице. Надел фуражку. Оставались секунды до полного и окончательного расставания. Уже не владея собой, она вскочила. Слезы потекли по щекам, и ему в лицо она прошептала сдавленным голосом:
— Я ненавижу тебя. Ненавижу. Будь ты проклят. Ты не будешь счастлив. Никогда.
Его холодные глаза удивленно блеснули из-под черного козырька фуражки. Он молча повернулся и вышел из комнаты, не произнеся ни слова. Так же, как когда-то вошел в ее жизнь.
«Когда он вошел, в высокой черной фуражке, я поняла, что это опасный мужчина…»
Голос Марлен на старой, заигранной пластинке затих, раздавалось лишь шипение иглы по крутящейся поверхности диска.
Оберштурмбаннфюрер СС Скорцени, оставив фужер с виски на столе и недокуренную сигарету в пепельнице, подошел к проигрывателю и поставил пластинку сначала, потом снова улегся на диван, затянувшись сигаретой. Сегодня он вспомнил Марлен и их прощание. Он понимал, как она страдала. Его собственная боль, которую он старался заглушить спиртным, заставляла вспоминать и понимать Марлен. Тогда он прекрасно знал, что она уезжает из-за него. Потому что не может вынести, что он так холодно и бесповоротно решил поставить точку в их отношениях, поменяв ее на Анну фон Блюхер. Мог ли он представить тогда, что эта далекая страна, эта самая Америка, пришлет ему другую женщину, как бы в отместку, в наказание за страдания Марлен. Женщину с похожим именем и совсем-совсем не похожую на известную актрису. Женщину, ранившую его сердце.
— Она была права, Алик, — после долгого молчания произнес он, обращаясь к другу.
Науйокс сидел в кресле и так же молча курил, размышляя над какой-то бумагой.
— Кто? — не понял он.
— Она, — Скорцени кивнул в сторону проигрывателя. — Марлен Дитрих. Я несчастлив.
— Брось, — поморщился Алик, — кто теперь может быть счастлив, когда английская бомба в любой момент может шарахнуть по макушке? Война. Знаешь, — он оживился и, видимо, желая повеселить Отто, лукаво произнес: — я, вообще, тебе завидую. Вот видишь, Ирма мне написала, сколько ей надо на расходы. У меня волосы дыбом, куда ей все это. А тебе совсем не надо тратить денег.
Скорцени недоуменно поднял бровь, не понимая, при чем тут это.
Но Алик бодро продолжал:
— Нет, я, конечно, очень люблю Ирму, кто спорит. Но я же — не банк. И даже не обергруппенфюрер. У меня жалованье поменьше. Сердце кровью обливается, когда она идет тратить мою зарплату. Видишь? — он махнул листком. — Тут на три месяца вперед. Большевики уже будут в Берлине, а Ирма все еще будет расплачиваться с кредиторами. Если они, конечно, не разбегутся от страха. А у тебя — полный порядок — никаких расходов, все на государственном обеспечении. Маренн получает не меньше, чем ты сам, к тому же ей доплачивают за степень, за работу в боевых условиях, еще черт знает за что. И, кроме всего прочего, она получает от государства пособие как мать погибшего солдата, тем более героя. Джилл — тоже обеспечена. Ей хватает жалованья. В общем, никаких проблем.
— Кроме одной, — поправил его Скорцени.
— Какой? — удивился Алик.
— Что Маренн, собственно, мне никто. Она живет совершенно отдельной, самостоятельной жизнью.
— Мы с Ирмой тоже не расписаны и не обвенчаны, — возразил Науйокс. — Но это ведь ничего не меняет. Деньги все равно надо тратить.
— Твоя Ирма постоянно с тобой. Она любит и ждет тебя, — Скорцени произнес эти слова намеренно равнодушным тоном, но в голосе предательски прорвалась тщательно скрываемая тоска. — Она любит и ждет только тебя, — повторил он задумчиво.
Алик промолчал. Он наблюдал, как пепел с сигареты медленно падает на ковер, и ничего не отвечал. Потом произнес негромко:
— Не всегда было так. Но я стараюсь не вспоминать.
Скорцени зло усмехнулся.
— Лучше всех Шелленбергу, — с сарказмом произнес он. — Ему не надо тратиться на любовницу. Утехи в Гедесберге обходятся бесплатно. Всем надо содержать любовницу, а Шелленбергу — нет. Вот здорово, — и, не сдержавшись, он с яростью швырнул недопитую бутылку виски в патефон. Раздался пронзительный визг иглы по пластинке, звон разбитого стекла. Аппарат опрокинулся, пластинка упала на пол и разлетелась на куски. Разлитая по тумбочке пахучая коричневая жидкость стекала на ковер собираясь в большое темное пятно, похожее на лужу крови.
Немецкая овчарка Вольф-Айстофель, недовольно фыркнув, вышла из-под стола и улеглась на свободное кресло.
— Ты разбудил собаку, — заметил Алик и пожал плечами. — По-моему, ты преувеличиваешь. К тому же тебе представляется шанс поквитаться с соперником. Ты отправляешься с ней в Арденны. На свежем воздухе, вдали от Берлина, знаешь ли…
— Не иронизируй. Арденны — не курорт. Я бы предпочел, чтобы они остались в Берлине. И она, и Джилл.
— А что же Кальтенбруннер? Ты был у него? Что он сказал?
— Пока ничего. Насупился и обещал подумать. То, что Джилл не поедет, я почти уверен. Ради этого она сейчас поехала в Гедесберг к Шелленбергу. В случае, если Кальтенбруннер упрется, тот надавит через рейхсфюрера. Возможно, поедет она сама. Но мне бы не хотелось, чтобы Шелленберг лез в это дело. Операцию планировали без него.
— Как же без него? Он начальник Управления и, конечно, в курсе всего. Кальтенбруннер шага не сделает, не заручившись поддержкой рейхсфюрера, он трусоват, а тот всегда сообщит Шелленбергу, у них удивительное взаимопонимание. Впрочем, если он надавит и в список внесут Маренн, ты чем недоволен? Что бы там ни случилось, она будет под твоей защитой. А строить глазки и стрелять, между прочим, — я даже и не знаю, кто лучше справится и с тем и с другим одновременно.
