Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)
— А, Надежда Игнатьевна, наше вамъ почтеніе! — насмѣшливо обратился къ ней Шушеринъ. — Давно ли удостоили градъ Москву своимъ посѣщеніемъ и по какому виду проживать изволите? Изъ какой конторы и за подписью какого управляющаго отпускъ имѣете?.. Что же вы молчите, Надежда Игнатьевна?
— Ефимъ Михайловичъ, — дрогнувшимъ голосомъ заговорилъ Латухинъ, — не безпокойте Надежду Игнатьевну: не у нея отвѣта спрашивайте, а у меня. Силой я, безъ ея вѣдома и согласія, увезъ ее изъ вотчины и я одинъ виноватъ.
— То-то! — усмѣхнулся Шушеринъ. — Садитесь ужъ, женихъ съ невѣстой, значитъ, такъ тому быть должно. Будете, Надежда Игнатьевна, купчихой, такъ насъ, маленькихъ людишекъ, не оставьте. Садитесь. Угощай, Лукерья Герасимовна, будущую невѣстку.
Латухинъ и Надя сѣли.
— Шушеринъ — тиранъ, Шушеринъ — кровопійца, — заговорилъ управитель, гордый ролью благодѣтеля, — Шушеринъ — палачъ, а вотъ Шушеринъ то и пригодился. Шушеринъ строгъ съ негодяями и негодяйками, кои барской волѣ ослушники, барскаго добра не рачители, Шушеринъ баловства, шалости, тунеядства не любитъ и за оныя каверзы шкуру спущаетъ, а къ хорошимъ Шушеринъ хорошъ. Вотъ хоша бы взять ваше дѣло — кто такъ поступитъ? Своей шкурой не дорожу! Положимъ, вознагражденіе получаю, а все же великую послугу вамъ дѣлаю. Отпускаетъ баринъ Надежду за тысячу двѣсти рублей, а развѣ ей такая цѣна? Да показать ее сичасъ Отрыганьеву барину, который за красоту никакихъ денегъ не жалѣетъ и по всей округѣ у господъ помѣщиковъ хорошенькихъ дѣвушекъ для своего театра скупилъ, развѣ онъ такую цѣну за нее дастъ? Пять тысячъ, какъ единую копѣечку выложитъ! Вотъ вы и понимайте Шушерина, и цѣните его!
Латухинъ могъ бы на это сказать, что Отрыганьевскія деньги цѣликомъ пошли бы въ барскій карманъ, а въ данномъ случаѣ Шушерину шли три тысячи, не считая подарковъ и посуловъ, но только низко поклонился и поблагодарилъ Шушерина.
— Спасибо, что цѣнишь мою послугу и понимаешь ее, а вотъ Надежда Игнатьевна сіе считаетъ излишнимъ, — замѣтилъ Шушеринъ.
Старуха Латухина приказала Надѣ поклониться „благодѣтелю“ и сказала:
— Робка она очень, Ефимъ Михайловичъ, не смѣла.
— Всѣ онѣ робки, а вотъ какъ изъ вотчины бѣжать, такъ это ничего! Ну, да ладно, что было, то быльемъ поросло. Мнѣ къ домамъ пора, я пойду, а вы Машу приготовьте, дней черезъ пять я долженъ буду ее барину показать.
* * *
Барину, Павлу Борисовичу Скосыреву, было не до этого. Павелъ Борисовичъ былъ влюбленъ.
Холостой, не смотря на свои сорокъ съ порядочнымъ хвостикомъ лѣтъ, Павелъ Борисовичъ любилъ женщинъ и имѣлъ у нихъ успѣхъ, какъ красивый рѣчистый, остроумный и лихой кавалеръ, какъ очень богатый, съ громадными связями помѣщикъ. Ему сватали невѣстъ съ двумя, тремя тысячами душъ приданаго, но онъ жениться не желалъ и заводилъ романы и интрижки на каждомъ шагу. Бывали у него эти романы и съ барышнями, и съ замужними; четыре раза стрѣлялся онъ съ оскорбленными мужьями, а одинъ старый маіоръ чуть не убилъ его палашомъ за дочку; десятками считалъ онъ свои побѣды надъ актрисами и пѣвицами, изъ-за любовной исторіи принужденъ былъ покинуть гвардію, гдѣ пошелъ было очень ходко, а любовнымъ похожденіямъ съ крѣпостными дѣвушками и городскими мѣщаночками не было и счету, но никогда еще такъ не любилъ Павелъ Борисовичъ, какъ теперь. На закатѣ бурно и весело, пьяно и безумно проведенной молодости своей полюбилъ онъ пылко, страстно и безповоротно. Полюбилъ замужнюю женщину, супругу своего брата дворянина и помѣщика, Луки Осиповича Коровайцева, Катерину Андреевну. Пріѣхавъ во второй день Рождества на балъ къ предводителю, увидалъ Павелъ Борисовичъ Коровайцеву и ахнулъ. Въ темно-зеленомъ бархатномъ платьѣ съ открытымъ воротомъ, съ пышными рукавами изъ розоваго атласа и съ уборомъ изъ розовыхъ же перьевъ на русой головкѣ, чудная, стройная, граціозная, съ глазами, отъ которыхъ лучи шли, танцовала она съ какимъ то блестящимъ гвардейцемъ, затмѣвая всѣхъ красавицъ, а ихъ было великое множество на блестящемъ балѣ, на которомъ собралось лучшее общество Москвы, сливки ея, цвѣтъ и надежды.
— Кто такая? — спросилъ Скосыревъ у своего пріятеля, гусара Черемисова.
— Хороша? — засмѣялся тотъ, крутя усы.
— Чудо, братецъ, восторгъ! Кто такая?
— Катерина Андреевна Коровайцева, жена отставнаго ротмистра Луки Коровайцева, рузскаго помѣщика.
— Богатъ этотъ Коровайцевъ?
— Мелкопомѣстный. Усадьбишка гдѣ то подъ Рузой, двадцать пять душъ мужиковъ, пашетъ землю и служитъ по выборамъ, кажись, судьей.
— Гдѣ же онъ добылъ такое сокровище?
— Служилъ въ уланахъ онъ года три тому назадъ и стоялъ съ полкомъ гдѣ то въ Польшѣ, въ глухомъ городишкѣ, такъ тамъ и женился. Дочь какого то дворянчика изъ обрусѣлыхъ поляковъ, сирота.
— Красивъ этотъ Коровайцевъ?
— Да вотъ онъ сидитъ въ углу съ засѣдателемъ вашимъ.
Коровайцевъ былъ мужчина лѣтъ тридцати трехъ, рослый, широко-сложенный, съ умнымъ, но не красивым лицомъ, тронутымъ оспой. Военная выправка лихого улана въ немъ осталась, но усы, состоя на службѣ, онъ брилъ по тогдашнему правилу для всѣхъ статскихъ; волосы чесалъ ,,кокомъ“, носилъ высокій галстукъ; фракъ у него былъ потертъ и сидѣлъ на немъ мѣшковато: въ петлицѣ бѣлѣлъ георгіевскій крестъ и висѣла бронзовая медаль на владимірской лентѣ за отечественную войну.
— Медвѣдь какой то! — съ пренебреженіемъ замѣтилъ Скосыревъ.
— Да, не казистъ, но мужчина, сказываютъ, не глупый, лихой и на ногу себѣ наступить не позволитъ, ты это помни па всякій случай. Ха, ха, ха!
— Нашелъ кого пугать!
— Положимъ, тебя не напугаешь, но онъ можетъ быть тѣмъ камнемъ, на который нашла коса. Онъ, говорятъ, въ двадцати пяти шагахъ пулю за пулей въ туза лѣпитъ и въ Варшавѣ ухлопалъ ужъ какого то пана за жену.
— А, чортъ съ нимъ!.. Ты съ нею то знакомъ?
— Знакомъ, сейчасъ вотъ вальсъ танцовалъ.
— Познакомь меня съ нею.
— Танцовать хочешь?
— Тряхну стариной, авось не хуже другихъ. Въ полку первымъ мазуристомъ считался.
Скосыревъ протанцовалъ съ Коровайцевой мазурку. Уѣхалъ онъ съ балу влюбленнымъ. Катерина Андреевна представила его мужу, и Скосыревъ получилъ приглашеніе бывать у нихъ въ домѣ, но не въ Москвѣ, куда они пріѣхали на святки и остановились у родныхъ, а въ деревнѣ. Гордый, надменный Павелъ Борисовичъ и не подумалъ бы ѣхать къ какому то „мелкопомѣстному“ съ визитомъ, пожалуй и не отдалъ бы ему таковаго, если-бъ тотъ сдѣлалъ первый, но въ данномъ случаѣ онъ поѣхалъ къ Коровайцевымъ лишь только они покинули Москву, — за день до новаго года — провелъ у нихъ сутки и уѣхалъ съ гнетущею тоской, съ разбитымъ сердцемъ. Онъ видѣлъ, что Катерина Андреевна лишь мила съ нимъ, любезна, какъ радушная хозяйка, но что любитъ она мужа.
