Марша Кэнхем - Опаленные страстью
На одной из лестничных площадок Флоренс остановилась и ткнула тростью в стену, бросив через плечо:
— Вот где я поймала твою мать, когда, совсем еще юная, она тайком ела вишневый пирог. — Бабушка издала тихий скрипучий смешок и снова ткнула тростью в стену. — Она была толстой, как корова. Таскала еду из кладовой и сваливала все на слуг.
Аннели задумчиво уставилась на стену, потом перевела взгляд на бабушку, которая ей приветливо улыбнулась.
— Она меня не очень-то жалует, твоя мать. Должно быть, ты сильно провинилась, раз она отправила тебя ко мне. Она прислала письмо, но ее бесконечные рассуждения чересчур утомительны: на каждое осмысленное слово — сотня бессмысленных, и я просто не в состоянии это читать. Дальше приветствий не пошла. Да и приветствие какое-то дурацкое. Хуже, чем обычно.
Впервые за всю неделю бабушка заговорила о причине появления Аннели в ее доме, и хотя говорить на эту тему на лестничной площадке казалось Аннели неуместным, она все же не удержалась:
— Мама хочет выдать меня замуж.
— Все матери хотят выдать замуж своих дочерей, и дочери обычно не возражают. Потому что сами стремятся к замужеству.
— А ты не захотела выходить, — вырвалось у Аннели. Бабушка вздохнула.
— Нет, не захотела. Это была неслыханная дерзость, должна тебе сказать, поскольку считалось, что женщина способна думать лишь о цвете ленточки на орнаменте.
— С тех пор мало что изменилось, — буркнула Аннели.
— Родители по-прежнему уверены в том, что сами должны выбирать мужей своим дочерям, поскольку дочери не понимают, в чем их счастье?
— Именно так мама и рассуждает.
— А ты не согласна. Ну конечно же, нет, иначе тебя не отправили бы ко мне и тебе не пришлось бы выслушивать мои глупые вопросы.
Негромкий смех бабушки отозвался эхом, и она снова стала спускаться с лестницы. Когда дошли до кухни, она открыла дверь и сообщила о своем прибытии, постучав тростью об пол.
— Ну? Где же он? Что там за рыбку поймала моя внучка? Жив еще, говорите? Господи Боже! Если выяснится, что он пьяный свалился в воду, оставив свои вещички в портовом борделе…
Дверь захлопнулась, заглушив последние слова бабушки, и через несколько секунд, которые понадобились Аннели, чтобы прийти в себя, Флоренс уже стояла у длинного разделочного стола и изучала ничком лежавшее на нем неподвижное тело.
Лодочник, Гарольд Брум, стоял во главе стола, пытаясь выкачать остатки воды из легких мужчины. Из-за его спины выглядывал управляющий Уиллеркинз.
— За дело! — приказала Флоренс, требовательно постучав тростью об пол. — Поверните его.
Брум кивнул и перевернул мужчину на бок, потом на спину. Тело его было в песке, клочок материи, некогда бывший кальсонами, еще не высох. Бабушка Флоренс удивленно вскинула бровь. Помолчала, затем, взмахнув тростью, приказала принести полотенце и накрыть нижнюю часть тела мужчины.
После этого она шагнула к столу.
— Уберите эти волосы! — приказала Флоренс, нахмурившись и тряся тростью.
Брум снова кивнул и широкой ладонью убрал с лица раненого мокрые черные волосы.
По губам Флоренс скользнула улыбка, но тут же исчезла.
— Господи Боже мой, — прошептала она.
— Ты его знаешь? — спросила Аннели. Флоренс склонилась над мужчиной.
— Дай Бог, чтобы я ошиблась, но, по-моему, это брат приходского священника, Эмори Олторп.
— Дворянин? Флоренс выпрямилась.
— О нет, дорогая. Он бродяга, жулик, авантюрист. Я слышала, его разыскивают за измену родине.
— За измену родине?!
— Да. Это он помог Наполеону Бонапарту бежать с Эльбы.
Глава 3
Его преподобию священнику мистеру Стэнли Олторпу тут же послали записку с просьбой как можно скорее пожаловать в Уиддиком-Хаус. За доктором посылать не стали. Уиллеркинз многому научился в армии, мог оказать первую медицинскую помощь, а прошлым летом даже оперировал лошадь. Поэтому Флоренс разрешила ему заняться Эмори, пока не прибудет его брат, мистер Стэнли Олторп.
Пострадавшего перенесли наверх в одну из спален, чтобы смыть с его тела песок и соленую воду, а также обработать линиментом и перевязать ссадины и раны.
Смывая налипший на тело мужчины песок, Уиллеркинз обнаружил на спине и конечностях едва затянувшиеся раны, длинные и глубокие, похожие на ножевые, и пришел к выводу, что две или три недели назад Олторп подвергся зверским пыткам.
Обеспокоенные этой новостью, Аннели и ее бабушка в ожидании священника перешли в другую комнату. Все было намного интереснее, чем кирпичи и известковый раствор, которыми ее пугала мать. Аннели прислушивалась к происходящему, в то время как воображение рисовало ей захватывающие интриги. Человека, разыскиваемого за измену родине, пытали. Кто и зачем? Как он очутился в бухте без сознания и совершенно голый?
Ей никогда не приходилось быть в непосредственной близости от преступника, и она не знала, какова будет его реакция, когда он очнется. Бабушка приказала Бруму оставаться рядом с пострадавшим — на всякий случай. Но по правде говоря, Брум был ненамного храбрее злого щенка. Достаточно громкого крика, чтобы он забился в угол, дрожа от страха. Олторп этого не знал и мог с легкостью убить Брума. Да и всех остальных, чтобы не сдали его властям. Такой, как он, ни перед чем не остановится.
— Тебе жарко, дорогая? Аннели посмотрела на бабушку:
— Простите, что вы сказали?
— У тебя, кажется, щеки горят. Может, сядешь подальше от огня?
— Мне… немного жарко, — согласилась она шепотом. — А сколько понадобится времени, чтобы добраться до священника и вернуться?
— Если поехал Трокмортон — думаю, полдня. Аннели встала и направилась к открытой двери в соседнюю комнату.
— Тебя не тревожит, что он здесь, в доме? Это не… опасно? Может, ему не понравится, когда, очнувшись, он увидит, что у его двери стоит Брум?
— Полагаю, это понравится ему больше, чем если бы он оказался в тюрьме. Ты спрашиваешь, не опасен ли Эмори Олторп? Нет, не опасен. Несмотря на ужасные слухи, которые ходили о нем последние несколько лет, мне он нравился. Еще мальчишкой он приезжал сюда из своего родового поместья Уинзи-Холл и помогал Уиллеркинзу объезжать лошадей. У нас была довольно приличная конюшня, пока не появились военные. Но и после того, как большую часть нашего хозяйства пришлось отдать им, юный Рори продолжал наведываться сюда, видимо, избегая общества своего отца, а также для того, чтобы повидаться со мной. И должна сказать, у Рори были на то основания. Граф Хатерли, его отец, был ужасным человеком, необычайно жестоким. — В голосе Флоренс появились твердые нотки. — Он был уверен, что детей следует воспитывать в строгости и применять к ним телесные наказания. Одного из четырех сыновей, Артура, он постоянно бил по голове, и тот слегка тронулся умом, после чего получил прозвище Бедняга. Эмори убегал из Уинзи-Холла при первой же возможности и под любым предлогом. Он читал мне вслух книги, которые приносил, и мы потом долго и весело их обсуждали. Он был чертовски красив. Некоторые считали его сумасбродным, но мне нравилось это качество в мужчинах. Уж лучше быть сумасбродным, чем франтом, рядящимся в кружева и готовым стенать из-за того, что галстук не так накрахмален, а газеты не высушены утюгом.
