Лаура Кинсейл - Звезда и тень
— О, что вы, пожалуйста, — она немного задыхалась, — не беспокойтесь, сэр.
— Никакого беспокойства, — сказал он мягко, складывая рулоны на прилавке.
Леда опустила глаза, делая вид, что расправляет шелк. Взглянула сквозь ресницы — он все еще глядел на нее. Встретив ее взгляд, он тут же отвернулся, и она не могла понять, что было написано у него на лице, был ли проявленный к ней интерес лишь плодом ее воображения. Но она и не хотела, чтобы он проявил к ней интерес именно здесь — только не здесь — никогда; она бы этого не вынесла. Девушка из ателье не должна засматриваться на мужчин. Все это просто причуды — и этот поразительно красивый мужчина прекрасной внешности, которым она не могла не восхищаться.
Странно и невероятно, но он казался ей знакомым. Однако это мужское лицо с безупречными чертами забыть было бы невозможно. Даже его движения казались ей памятными: его сдержанная и сосредоточенная грация, подчеркнутая темным, традиционного покроя, утренним костюмом с заостренным воротничком. Его широкие плечи, высокая фигура, замечательные темные ресницы и серые глаза — этот образ ожег ее сознание когда-то раньше. Она могла лишь предположить, что видела иллюстрацию в книге, изображающую блистательного героя, очаровательного принца на белом коне.
А сейчас он находился здесь, в салоне мадам Элизы, стоя в задумчивой позе, окруженный яркими шелками и щебечущими женщинами.
Другие девушки из ателье под всевозможными предлогами заходили в зал. Имя мистера Джерарда было у всех на устах. Расстилая по прилавку парчу цвета слоновой кости, Леда видела затаенную ухмылку мисс Кларк, увлеченную приведением в порядок прилавка, который в этом не нуждался.
Леда постаралась эту ухмылку проигнорировать… Мисс Миртл считала мужчин не от мира сего, не вполне достойными для обсуждения, единственное исключение сделала для того НЕВОЗМОЖНОГО ЧЕЛОВЕКА, который очевидно, заключал в себе целый букет всевозможных разнообразных пороков, свойственных человеческой душе. Вот почему этот НЕВОЗМОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК так хорошо подходил для беседы с целью воспитания Леды и для наставления ее на путь истинный, что и происходило с жесткой регулярностью в гостиной мисс Миртл на протяжении долгих лет.
Леда настороженно относилась к мужчинам. Но, в конце концов, она не удержалась и сделала мисс Кларк едва заметную гримасу.
Мистер Джерард был, несомненно, колоссальной фигурой, привлекающей внимание.
Каждый раз, когда Леда раскрывала новый рулон для обзора, он брал предыдущий из ее рук, убирал обратно, легко поднимая его. Делал это свободно, продолжая одновременно свой перевод с японского на английский и наоборот, работая рядом с ней, в то время как мадам Элиза подносила каждый образец ткани к окну, объясняя его свойства и как он будет смотреться при свечах или газовом освещении.
Когда Леда уронила свои серебряные ножницы, он поднял их для нее. Она взяла, пробормотав слова благодарности, и ощутила мучительную и сладостную робость, когда его рука коснулась ее руки.
Леда была настолько поглощена тайным наблюдением за ним, что вздрогнула, когда ливрейный лакей неожиданно подошел к ней и зашептал в самое ухо. Она увидела в его руке, обтянутой перчаткой, письмо с монограммой и с короной на печати.
— Для мадемуазель Этуаль. — Слуга подал ей письмо.
Все взглянули на нее, за исключением мадам Элизы, которая продолжала непрерывно говорить. Леда покраснела, как рак. Она схватила письмо и, не найдя кармана, спрятала его за спину.
Французская речь мадам Элизы продолжала журчать, но внезапно она подняла глаза и мгновение смотрела прямо на Леду. Девушка бросила письмо на пол позади себя, встав так, чтобы юбка его закрыла. Невидящими глазами она разглядывала ткани на прилавке.
Не было нужды открывать письмо, даже разглядывать корону. Безразлично, какому пэру принадлежала печать, — это послание могло означать только один финал.
Это говорило, что мисс Айзаксон «устраивала делишки». Леда была испугана и унижена, в ярости на свою хозяйку, которая сочла, что ей только того и надо. Многие девушки уходили с мужчинами, но… нет, это так не делается, здесь, в салоне, на виду у других девушек и клиентов.
Ее публично заклеймили, и Леда поняла, что продана по цене платья из шелковой шотландки и кокарды.
Вокруг нее кипела бурная деятельность. Когда она нашла силы оглядеться, японские леди были заняты тем, что договаривались о первых примерках в отеле. Мистер Джерард переводил. Как и все, он, конечно, видел это письмо, но не придал значения проделкам какой-то портнихи из модного салона.
Японские леди поднялись, чтобы попрощаться. Леда была вынуждена отойти от того места, где в отчаянии бросила письмо, и заниматься с гавайской группой, в то время как мадам Элиза провожала других до дверей. Мистер Джерард вышел вместе с ними к экипажу. Прежде чем Леда успела осторожно подобрать письмо, леди Кэтрин позвала ее по имени, желая сделать свои заказы. Как только Леда достала для нее ткань цвета швейцарской розы и изумрудный блестящий шелк для королевы Капиолани, он возвратился.
— А теперь скажи нам, Мано, — леди Кэтрин набросила ткань на шею и приняла кокетливую позу, — как это выглядит на твой мужской вкус?
Мистер Джерард приближался к ней по ковру, где лежало письмо. Он не взглянул ни на него, ни на Леду.
Но леди Кэтрин заметила письмо и указала ему на оплошность.
— По-моему, мисс Этуаль потеряла свою записку. — Ее улыбка, обращенная к Леде, была вполне невинной. — Не поднимете ли вы это для нее?
Он повернулся и наклонился. Несчастная Леда приняла конверт. Он подал его адресной стороной, хотя корона была видна, когда конверт лежал на полу.
Девушка не смогла даже поблагодарить его, не смела взглянуть. Когда леди Кэтрин, веселясь, снова обратила его внимание на свою ткань, Леде хотелось умереть от унижения и уснуть под безымянным надгробным камнем на каком-нибудь заброшенном кладбище.
Но она решила ничего не предпринимать и публично не умирать со стыда. Опустила голову и спокойно помогла королеве Капиолани рассмотреть изумрудный блестящий шелк, а леди Кэтрин и ее матери — подобрать подходящую модель утреннего платья. Девушка прислушивалась к непринужденной болтовне мистера Джерарда со всеми леди из Гавайев, которые его не отпускали. Было очевидно, что они близки друг другу, как члены одной семьи, даже самые знатные, элегантно одетые гавайские леди относились к нему по-матерински, снисходительно улыбаясь, в то время как другие насмешливо задевали его мужское достоинство, заставляя вслух выражать свои суждения о моде. Леди Кэтрин выносила свой вердикт, как судья, в дружеском, дразнящем тоне, отвергая те модели, которые он не одобрял.
