Барбара Картленд - Разбитое сердце
Отсюда следует, что при желании себя всегда можно сдержать, сколь бы невозможным это ни казалось, и после того дня я уже так много не плакала.
Случались, конечно, мгновения… Однажды вечером кто-то заиграл на пианино мелодию «Над радугой», под которую мы с Тимом танцевали все лето.
Другой раз, когда я вышла перед сном прогуляться по палубе, было очень холодно, но ветер утих, и на небо повысыпали звезды. Над морем буквально пролилось сияние, и я вдруг ощутила: как было бы чудесно, если бы это было наше с Тимом свадебное путешествие!
Иногда мы с ним подумывали о том, чтобы побывать в Европе, однако выбор ограничивался в основном Парижем.
Я буквально бросилась вниз, в каюту, на ходу подвывая, но, посмотрев на себя в настенное зеркало, умолкла. Я не хотела выглядеть несчастной, даже если рыдания несли облегчение моему сердцу.
После того вечера я так подолгу уже не плакала. Должно быть, мне предстоит сделаться суровой, холодной и разочарованной, одной из тех увядших женщин, которых люди обыкновенно избегают — из-за тех колкостей, которые они отвешивают каждому встречному.
Как это жутко — понимать, что моя история любви закончилась в двадцать один год; но так оно и есть, и я буду красиво и элегантно стареть в ореоле изысканной печали, так что люди будут говорить: «Бедняжка, сердце ее было разбито в самые юные годы, и она так и не оправилась от удара».
Но ужасно то, что Тима это едва ли растрогает. Как он сможет узнать? Теперь я уже жалею, что мне не хватило духу сказать, что в любом случае мы останемся друзьями и будем переписываться друг с другом.
Тогда я могла бы писать ему длинные письма с подтекстом, выдающим мои страдания и чувства. Впрочем, быть может, и это не помогло бы.
Ну ладно, теперь все кончено, кончено, и ушло в прошлое, и мне не приходится теперь ожидать ничего лучшего, чем прибытие в Англию и мученическая кончина во время налета.
Глава третья
Когда такси остановилось перед домом номер 92 по Смит-сквер, я застыла на месте и уставилась в окно машины.
Сперва я подумала, что водитель ошибся адресом, но тут он открыл свое окошко в перегородке и проговорил:
— Похоже, что здесь были серьезные неприятности!
Усомниться в его правоте было невозможно. На мостовую высыпалась груда кирпичей и щебенки, и хотя входная дверь в дом была на месте и осталась закрытой, стены комнат по обе стороны от нее были открыты дождю; мокрые и грязные атласные занавески липли к ограде.
Над каминной доской, очевидно в гостиной, висела картина в разбитой раме, однако сам портрет дяди Эдварда оставался целым.
После минутного смятения с душераздирающим воплем я выскочила из такси. С противоположной стороны улицы ко мне направился полисмен.
— Чем я могу помочь вам, мисс?
— Что здесь произошло? — спросила я.
— Тут у нас вышло маленькое несчастье, — ответил полисмен.
То, как оба они, полисмен и водитель такси, говорили о происшедшем так, словно кто-то порезал палец или превысил скорость, меня разозлило. Происшествие было не просто серьезным, с моей точки зрения оно было попросту ужасным. Где же сейчас дядя Эдвард?
Я уже намеревалась приступить к вопросам, когда ко мне широкими шагами подошел другой полисмен — наверное, инспектор.
— Вы — мисс Макдональд? — обратился он ко мне.
— Да.
— Простите, мисс, но вы прибыли несколько раньше, чем мы ожидали. Мне было приказано отыскать вас. Не пройдете ли сюда?
Он назвал номер дома водителю, а потом мы вместе прошли ярдов сто по улице до небольшого здания с зеленой дверью и зелеными крашеными ставнями. Конечно, у меня не было времени глядеть по сторонам в этот момент. Я была взволнована и ошеломлена столь неожиданным приемом.
Инспектор все еще извинялся.
— Никогда точно не знаешь, когда прилетит нужный самолет. Обычно они запаздывают на два-три часа. По правде сказать, когда мистер Флактон приказал мне найти вас, я полагал, что могу выждать еще примерно полчаса, прежде чем приступить к выполнению задания.
Я намеревалась спросить, кто такой мистер Флактон, когда зеленая дверь отворилась, и инспектор обратился к дворецкому:
— Это мисс Макдональд, — и добавил: — Такси с ее вещами следует за нами.
Дворецкий важным голосом произнес:
— Сюда, мисс.
Он провел меня по короткому, отделанному деревянными панелями коридору в большую комнату в задней части дома, окнами выходившую на двор.
Первым делом я обратила внимание на книги на полках от пола до потолка, а в следующее мгновение увидела, как из-за большого письменного стола у противоположной стены без особой спешки поднялся мужчина. Высокий, темноволосый и чрезвычайно симпатичный в традициях чопорного английского высшего класса. В подобных ему людях мне всегда чудится нечто циничное и бесчеловечное. Он неторопливо направился навстречу мне, и я заметила, что он чуть прихрамывает.
— Вы — мисс Макдональд? — спросил он. — А я — Питер Флактон. Простите, что не встретил вас в Кройдоне. Если бы я был уверен в том, что самолет прилетит в точности по расписанию, то, несомненно, встретил бы вас, однако они так часто опаздывают.
Как только он умолк, я сразу спросила:
— Что с моим дядей?
— Не присядете ли? — предложил Питер Флактон. Он указал мне на кресло возле стола, а сам направился к своему месту за столом.
— Быть может, я сперва объясню, кто я такой, — начал он.
— Не думаю, чтобы это было необходимо, — нетерпеливо возразила я. — Я хочу знать только одно — что с моим дядей? Я была потрясена тем, во что превратился его дом.
— Так вы видели дом! — воскликнул он. — Очень жаль! Я приказал инспектору, чтобы он встретил вас при въезде на улицу.
— Он этого не сделал, — ответила я резко. — Такси доставило меня к дому дяди, и я увидела, что он разрушен бомбой. Дядя ранен? Я хочу знать только это.
Питер Флактон помедлил и негромко проговорил:
— Ваш дядя убит.
Я смотрела на него, не веря своим ушам, не осознавая случившегося.
— Простите, что говорю вам об этом подобным образом, — продолжил он. — Я хотел сперва подготовить вас к этой тяжелой вести. Утрата оказалась тяжелой и для меня. Видите ли, я ценил вашего дядю и симпатизировал ему. Я был его парламентским и личным секретарем.
Я молчала, и он неторопливо продолжил, давая мне время прийти в себя:
— Я работал с ним и до войны, но после Дюнкерка, где мне раздробило ногу, он попросил меня вернуться к нему. Работать с ним было очень интересно, я восхищался вашим дядей как самым удивительным человеком из всех, кого я повстречал в своей жизни. Я никак не могу осознать тот факт, что жизнь его оборвалась и карьера окончена.
