Лора Ли Гурк - Супружеское ложе
— С помощью Перси.
Теперь он мог легко говорить об этом, потому что больше не ощущал горечи. Слишком много лет прошло с тех пор.
— Он любил меня, Джон.
— Знаю.
Он оглянулся, посмотрел на заложенный камнем тайник и представил выражение лица Перси, когда тот нашел сорочку Констанс.
— Он всегда любил тебя, Конни. Как я сказал, ты поступила очень разумно, выбрав его.
— А он, в свою очередь, выбрал самое неподходящее место для того, чтобы сделать предложение. На майском празднике, в присутствии лорда и леди Монкриф, мисс Дансонс, викария и бог знает еще кого. Перед всеми этими людьми на рыночной площади! Встал на колени, признался в вечной и страстной любви и заверил, что, если я не выйду за него и не сделаю самым счастливым на свете человеком, он застрелится, покончит с собой прямо здесь и сейчас.
— Наш Перси? — с сомнением переспросил Джон.
— Да. Наш рассудительный, здравомыслящий, спокойный, правильный Перси. Ни одна женщина не смогла бы устоять против подобного предложения. Я и не устояла.
Джон попытался представить Перси, стоящего на коленях посреди площади и сыплющего признаниями в любви и угрозами покончить с собой, но это ему не удалось. Сам он не смог бы так поступить даже ради того, чтобы завоевать Констанс.
— Он сделал меня счастливой, Джон. Такой счастливой!
— Я рад, Конни, — вырвалось у него. — Вы двое были единственными людьми на земле, которым я небезразличен.
— А как насчет твоей жены? — тихо спросила она, и Джон вздрогнул, как от удара в сердце.
Он не хотел говорить о Виоле ни с кем, особенно с Конни. Особенно сегодня. Он открыл рот, чтобы отделаться шуточкой, но на ум, как назло, ничего не приходило.
Констанс молча изучала его. Казалось, прошла вечность, прежде чем она накрыла ладонью его руку.
— Если бы я могла что-то пожелать тебе, дорогой, то только счастья в супружеской жизни. Женщины, Джон. Слухи…
— Которым не стоит верить, — перебил он. — Умоляю тебя, не обращай внимания на злые языки. Они постоянно находят пищу для разговоров, но, как ни удивительно, все их измышления оказываются ложью.
— Я беспокоюсь.
— Не стоит. У меня все в порядке. Я… всем доволен.
— Довольство — вещь неплохая, — вздохнула Констанс. — Но, Джон, хотя супружеская жизнь очень непроста, она все же может дать много радости. Как моя.
На последнем слове голос ее дрогнул.
— О Господь милостивый, что мне делать без Перси? — всхлипнула она. — И сын, мой дорогой сыночек…
Она закрыла лицо руками.
На этот раз он не стал утешать ее. Ничего не сказал. Да и что тут говорить? Рассмешить женщину, потерявшую мужа и сына?
Нет, от такой боли нет лекарства. Как, впрочем, и для него.
Джон закрыл глаза, поднял лицо к солнцу и откинулся на руки, слушая ее рыдания и чувствуя, как каждый звук бьет словно кнутом, подстегивая его собственную скорбь. Джон завидовал ей. Ее способности плакать. Сам он плакать не умел.
Ему тридцать пять лет, и в последний раз он плакал в семь. В детской Хэммонд-Парка. Глядя в стеклянную чашу с бисквитом, пропитанным вином и политым заварным кремом, который принесли на десерт. Мальчик слушал, как няня рассказывает о его сестре Кейт. Он помнил, как слезы текли по лицу, падали в крем и сливки. По сей день он ненавидел это блюдо.
Но сейчас ему очень хотелось последовать примеру Конни. Лечь, зарыться лицом в прохладную траву и найти облегчение в громком плаче. Но глаза были сухими, в желудке свинцовый ком, и очень хотелось вырвать сердце из груди. Но он вонзил пальцы в мох, стиснул зубы и не шевелился.
Они долго сидели молча. Наконец она подняла голову и вытерла глаза тыльной стороной ладони.
— Что теперь будет с Хэммонд-Парком? Все унаследует Бертрам?
— Ни за что. Если, конечно, все будет зависеть от меня.
Он вынул из кармана белоснежный носовой платок и протянул Констанс.
— Кроме того, если Берти когда-нибудь станет виконтом, он горько об этом пожалеет. Ибо я клянусь, что буду являться к нему после смерти и безжалостно терзать.
Она едва не рассмеялась, несмотря на то что в глазах вновь заблестели слезы.
— Существует ли какая-то возможность того, что вы с женой можете помириться?
— Мы уже помирились, — солгал Джон. — Потому что сознаем свой долг. Прошу, не обременяй себя тревогами по поводу Хэммонд-Парка. Все будет хорошо.
Джон говорил с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. Как бы там ни было, а для Виолы любовь куда важнее долга! И любовь к нему была тем чувством, которого Виола не испытывала много лет.
Уже через месяц Джон обнаружил, как был прав насчет понятий жены о любви и долге. К тому времени как он окончательно помог Констанс уладить дела Перси, эпидемия скарлатины улеглась, риск инфекции снизился, и он смог вернуться в Лондон. Но, прибыв в столицу, узнал, что жена и не думала перевозить вещи в городской дом. Виолы не оказалось и в Эндерби, чизикском поместье недалеко от Лондона, где она жила большую часть года. Слуги не знали, где сейчас находится госпожа, поскольку та уехала, взяв с собой только горничную и лакея. Однако Джон примерно знал, куда могла деваться Виола. А когда заехал в дом лорда Тремора на Гросвенор-сквер, его подозрения подтвердились. Она нашла убежище именно там. Джон так и видел Виолу на пороге дома Тремора. Представлял, как она просит защитить ее от постыдной пародии на мужа.
Тремор вел себя так же высокомерно, как обычно. Он вошел в гостиную с тем грозным видом, который приберегал для провинившихся слуг, дурно воспитанных простолюдинов и Джона. К сожалению, Щурин никак не мог взять в толк, что подобные выходки никак не действуют на зятя.
К счастью, Тремор и не пытался завести светскую беседу, а сразу перешел к делу:
— Полагаю, вы приехали поговорить с моей сестрой.
У Джона не было настроения острить, поэтому жесткий взгляд герцога был встречен таким же жестким взглядом.
— Нет. Я приехал за женой.
Виола, досадливо морщась, смотрела на брата.
— Значит, Хэммонд имеет право увезти меня из твоего дома, и ты ничего не сможешь сделать?
Энтони молча смотрел на нее. В зеленовато-карих глазах, так похожих на ее собственные, бушевали чувства, каждое она легко могла распознать: гнев на Хэммонда, сострадание к сестре, сожаление о том, что он вообще дал разрешение на этот брак. Но Виола увидела и нечто еще — неизбежность.
— Как мне решиться уйти с ним? — вскричала она, чувствуя, что цепи брачных обетов петлей затянулись на шее. — Как я могу жить с ним после всего, что случилось?
— Ты его жена, — глухим голосом напомнил брат и, глядя на бокал с бренди в руке, тихо добавил: — Как бы мне ни хотелось, чтобы все было иначе.
