Ладинец - Лариса Шубникова
Власий лежал опричь Еленкиной лавки, не шевелился, дышал тихо и глаз не открывал. А Еленке-то не спалось. Уж очень хотела пнуть мужа в плечо и выспросить за что сердился на нее, без вины виноватую? Лежала, в потолок глядела, что виднелся едва-едва в темноте гридни. Одно малое окошко и давало свет; в него заглядывал блескучий месяц.
Когда уж засопели все, когда дядька Пётр всхрапнул сладко, Еленка отважилась, свесилась с лавки и на Власа посмотрела. И вот чудо, злость ее нетерпеливую будто рукой сняло! Лик-то у него спокойный, мирный, и улыбка на губах до того красивая, что Еленка собралась слезу пустить. С того должно быть и зашарила рукой опричь себя, вытянула зипун свой теплый и укрыла медведину: чай, на полу-то не жарко. Хотела уж отлезть, но рука мужнина вцепилась крепко в ее руку, а затем и шепот раздался:
– Рябинка, ужель и слова не кинешь? – поднялся сторожко и уселся на полу, смотрел на Еленку чудно. – Сопела-то зло, так с чего ругаться передумала? Нешто я красивый такой, что засмотрелась, и язык у тебя отнялся?
Она и осердилась вмиг! Шутки шутить вздумал? А она-то и глядела-любовалась, и зипун ему свой, а он потешался? Знал наперед, что не спит и разговора ждет? С того и руку свою выдернула из его пальцев, зашептала в ответ зло:
– Красивый? А то как же! Особо, когда взглядом злым меня жгёшь! Опять я виноватая?!
– А кто?! – сунулся ближе, едва не нос к носу. – Баснь мне поучительную в ухи кто вталкивал?
– А кто волком на меня щерился?! За что, Влас?! Что я сделала такого, чтоб тебя так прогневать?! – не удержалась, ткнула в плечо его крепкое кулачишком.
– Еще и спрашивает! А кто Савку за шею обнимал? Кто смотрел нежно? Я?!
Еленке до того обидно стало, что едва слезы сдержала. Выпрямилась гордо, голову подняла повыше:
– С думок скверных еще и не то почудится. Сам увидал то, чего не было, а меня ругаешь? Савелий помог, так мне что, бить его должно? Лик царапать? – высказала, уняла обиду, а уж потом голосом понежнела. – Тебя люблю, не смотрю ни на кого боле. Зачем обижаешь попусту?
А он замер, будто наткнулся на стену, ужо потом сунулся целовать, да и сама Елена руки вскинула обнять, ответить сладко. А тут как назло дядька заворочался на лежанке своей. С того пришлось отпустить любого, да на лавку прилечь поскорее.
Власий нехотя улегся на шкуру, но, видно, не утерпел, наново подскочил и опять шептать принялся:
– Рябинка, знаю, что люб тебе. Токмо ежели еще раз увижу опричь Савки, не знаю, что и сотворю! – Завозился в темноте, а потом уж почуяла Елена, как накинул на нее зипунок-то. – Не озябла? Укройся, Елена, спи спокойно. А за меня не тревожься, чай, не дитё малое.
Поцеловал в лоб гладкий, тихонько так, будто перышком мазнул. Еленка удержать хотела, но тихий голос рыжего Прохи не дал нежности родиться: убил, как на корню подрезал!
– Влас, не услыхал я, чего ты там послед-то сказал? Чай, не кто? Страсть, как интересно.
Вслед Прохиным словам дядька Пётр смешливо всхрюкнул, а там уж и Ероха залился хохотом.
– Ах ты! – Влас зашарил по полу, ухватил сапог свой и кинул в рыжего, тот ойкнул: не инако угодил сапог куда надо! – А ну подь сюда!
И ринулся через дядьку и Ероху, достать шуткаря: дядька взвыл, Ероха всхрипнул.
– Куда тебя несёт, чёрт злобный! – Пётр ухватил Власия и пнул обратно на пол. – Завтрева ухи ему открутишь.
– Охальники, – подала голос тётка Светлана. – Не стыдно? Ночь у них венчальная, ай не разумеете? Прям всю жизню ждали, что промеж вас, ехидных, ее встретят. Ленушка, Власушка, стерпите, дома уж скоро будем. А вы, пакостники, угомонитесь и спите.
Вняли, унялись и улеглись. Похмыкали малое время, не без того, но сон-то все одно – сморил. А Еленка дожидалась, сама не зная чего. Однако дождалась!
– Рябинка, – тихо позвал Власий, – а ну давай, Висельницей оклеветанной позови Проху. Токмо лежи тихо, будто спишь.
– Правильно, – зашептала горячо тётка Светлана, – попугай безобразника.
Еленка смех сдержала, вздохнула раз, другой и завыла тихонечко, жутковатенько:
– Прош-а-а-а, Прош-а-а-а. У-у-у-у. Иди ко мне-е-е-е, покаж-и-и-и глаз-а-а-а сво-и-и-и-и…
Что тут началось! Проха взвился с лежанки, закричал дурнушей:
– Вдова! Висельница! Ероха, глаза мои!
Ероха подскочил, заозирался, как слепой, а потом принялся руками махать! Один дядька Пётр гоготал так, что ложки на столе подпрыгивали!
Глава 36
Власий глаза открыл едва за оконцем просветлело, вмиг разумел, где он и что, а потому сразу обернулся на лавку Еленкину. Спала Рябинка тихо, покойно, будто радовалась чему-то: улыбка на губах легкая, ресницы долгие, а под щекой ладошка узенькая белая. Коса растрепанная свисала с лавки до полу, веселила боярина кудрявым кончиком; он касался Власиевой руки, щекотал, но и нежил чудно. Не стерпел, ухватился за шелковые волоса. Все ждал, когда откроет Еленка глаза синие, увидит его и улыбнется нежно. Редко кому так-то улыбалась, а ему – завсегда.
– Что, так всю ночь и караулил? Держал за косу жену молодую? – пхнул локтем в бок дядька Пётр. – Я б тоже держал, племяш. А то как же? Савка-то мужик видный, того и гляди умыкнет боярыньку.
Власий хотел рот открыть, лаяться с ехидным, а тут Елена голос подала нежданно:
– У Власия Захаровича попробуй, умыкни. А ежели ты, дяденька, еще хочешь посмеяться, так я мужа за опояску держать стану и денно, и нощно. Вот пусть и насмелится разлучить, – высказала, да и спустила ножки с лавки, косы за спину закинула. – Просветлело уж, пора ехать. Власий Захарович, я пойду нето, кликну Агашу, подаст и умыться, и поутричать.
Влас едва рот не раскрыл, все удивлялся сварливице своей: и дядьке укорот дала, и мужу почтения выказала на век вперед. С того он и сам подобрался, встал и выпрямился:
– Иди, боярыня. – А потом смотрел в спину гордячке
