Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

Над головой разлилось расплавленное небо Индокитая. Туда, в это небо, они уходили воздушными змеями, потому что люди не могут летать. Да и плавают они только на кораблях. Еще никто не пересек океана вплавь.

А у него зудело под кожей от нетерпения, и он с остервенением цеплялся в ручку собственного чемодана, глядя в иллюминатор, потом через стекло машины, на которой их забирали, после — в окно комнаты, отведенной для него в форте, в этот сентябрь и в эту невозможную, невыносимую жару.

— Людей как следует вы не допросили, поисковый отряд по их следам вы не отправили, вы даже окрестности толком не осмотрели. Хотите сказать после этого, что справляетесь со своими обязанностями? — все так же, вцепившись в подоконник, глядя во двор и тщательно контролируя свой голос, чтобы он звучал спокойно и сдержанно, выговаривал Юбер коменданту форта, капитану Мальзьё. Тот не растерялся и вообще за словом в карман, судя по нагловатому виду, не лез.

Потому лишь пожал плечами, прикидываясь, что уязвлен не слишком-то сильно, он не менее спокойно ответил:

— Формально, господин подполковник, рядовой де Брольи мне не подчиняется так же, как я — вам. Для их ведомства здесь были созданы все условия, они работают на нашей территории, но заниматься их поисками — едва ли наша задача. Мы осмотрели плантацию и близлежащую территорию. Тела рядового де Брольи не найдено. Мы сочли ее пропавшей без вести и свою роль в этом деле окончили. Далее пусть КСВС разбирается!

— Поглядим, как вы, капитан, запоете, когда я отпишу о вашей халатности на службе вашему непосредственному начальству. Коли уж вы за соблюдение формальностей, то будем блюсти их до конца. Почти два месяца прошло с инцидента — и до сих пор ничего не известно!

— Но ведь пока что вы мне не указ, так? — мрачно усмехнулся Мальзьё. — А если так, то в соответствии с имеющимися у вас бумагами врываться в мой кабинет и учинять скандал вы права не имеете, господин подполковник. Вы привезли сюда специалистов, остальное — не ваше дело.

— Ошибаетесь, капитан, — Юбер резко развернулся к нему и на несколько шагов приблизился, гневно сверкая глазами. — Я напомню вам и о субординации тоже, но первым делом — об обязанностях. Поверьте, возможности такие у меня есть. И если ваша шкура вам дорога, вы в ближайшее время найдете необходимым озадачиться судьбой рядового де Брольи. При ней остались пленки, которые представляют собой материалы государственной важности. Едва ли вас погладят по голове, если они останутся в руках вьетнамцев!

Анри еще раз смерил взглядом капитана Мальзьё и направился к выходу, наплевав на то, как у того перекосилась морда. Лионец готов был нести любую ахинею, лишь бы заставить этих людей оторвать собственные зады от занимаемых ими стульев и делать хоть что-нибудь! Результат ждать себя не заставил. Едва он коснулся дверной ручки, за спиной раздалось сдавленное:

— Послушайте, господин подполковник! Если вы полагаете, что нами ничего не предпринято, то вы ошибаетесь, но и действовать без директив — самоуправство! Мои люди в тот же день прочесали плантации и ближайшие поселения. Отряд выдвинулся в джунгли, но продолжать преследование они не могли. Там орудует банда Ван Тая. Их много, и они хорошо вооружены. И знают местность. Ну вы же сами понимаете, что такое это их знание местности! Парни должны были уйти оттуда, иначе… иначе из-за одной бабы перебили бы их всех!

Юбер сжал дверную ручку немного сильнее, чем требовалось. Чтобы не заорать, усилия требовались немалые. Он снова смерил взглядом капитана Мальзьё и спросил:

— Что с поселением и жителями?

— Они собирались все сжечь, но времени уже не оставалось. Боялись, что Ван Тай приведет еще больше людей, и тогда у них вообще не осталось бы шансов выбраться. Там был еще один фотограф, капрал Кольвен. И его тоже надо было вытаскивать из этой…

— Задницы, — буркнул Юбер. — А местные? Что с ними?

— При первых выстрелах они бросились врассыпную. Кого отловили, пока искали де Брольи, те сейчас в крепости, пригнали с собой. Мы допрашивали их, но они ничего не знают.

— Да ведь это же они привели туда банду! Не могут не знать!

— Во всяком случае, сотрудничать они отказываются. Нажили себе с ними головную боль. И отпустить нельзя — уйдут в партизаны, и тут держать — бессмысленно.

— Отдайте под суд, пусть там решают, — мрачно ответил Юбер. — Могу я с ними переговорить?

- В этом я вам препятствовать не собираюсь, — развел руками Мальзьё.

И благодарить его за это подполковник не стал! Если кто-то другой работу не выполняет, то благодарить за отсутствие препятствий — несколько слишком. А уж для такого выскочки и грубияна, как сын булочника Анри Юбер — подавно.

Как и следовало ожидать, повторный допрос ничего ему не дал. Обыкновенные забитые крестьяне с чайных плантаций. Трое мужчин, единственная женщина, и уж ее сюда каким боком примешали — вообще загадка. По-французски они почти не говорили, переводчик повышал голос по поводу и без, Юбер бесился. Что ему еще оставалось, кроме этого тихого бешенства на грани помешательства?

Он не верил! Не верил в происходящее, не верил, что совсем ничего нельзя сделать, и вместе с тем очень хорошо осознавал, что прошло довольно времени, чтобы где-то уже отыскались концы. Женщина во вьетнамском плену — шутка ли? Но вместо того, чтобы бить в набат, все исполняли свои обязанности. Это была не их война. Не их чертова война. Не за свое они воевали, потому были столь равнодушны, столь статичны, столь спокойны, когда происходили вещи страшные и неправильные. Да и сами вьетнамцы не чесались, хотя бы попытавшись выйти на связь и обменять ее. Потому что им все французы — мясо. Хоть мужчины, хоть женщины. Так может, ее и в самом деле нет в живых? На кой им баба? Но мириться с подобным порядком вещей Юбер не собирался. Он бы почувствовал ее смерть там, где в нем застрял кусок ржавеющего железа.

Но то место все еще болело. Фантомная боль. В легких болеть же не может, так говорили ему врачи. Но у него же болело. По ней.

На четвертом часу этой мучительной пытки под названием «допрос» Анри не выдержал. Он понимал, что дальше останется только ломать им пальцы и выдавливать глаза, потому что простых слов не могли уяснить себе эти люди, твердившие, что ничего не знают, ни о чем не помышляли и ничего дурного не делали. Угрозы не действовали. И на него эта показная жестокость давила едва ли не сильнее, чем на них. Сорвался он в один миг.

На его глазах в кабинет заволокли женщину, которая отчаянно верещала и ни слова не разбирала по-французски. Она была напугана так сильно и, похоже, избита, если не хуже, что к его горлу подкатил комок. Женщину усадили на стул, Анри задавал свои вопросы, переводчик — переводил. Двое мальцов из конвоя ухмылялись и отпускали скабрезные шутки, будто все творившееся перед ними действо было в порядке вещей, а она вздрагивала не от холодного голоса подполковника и не от его угроз и умасливаний, а от того, что слышала, как негромко болтают конвоиры, напитываясь ее страхом и наслаждаясь происходящим. Оно, это происходящее, было отвратительно. Юбер не выдержал и негромко, но прямо проговорил:

— Ты, должно быть, считалась красивой девушкой. И многим нравишься среди своих. Тебя изнасиловали, верно?

Переводчик замер, недоуменно уставившись на подполковника. Мальцы неожиданно притихли. Она лишь в мертвом ужасе смотрела прямо перед собой. Лицо в разводах кровоподтеков выглядело ужасно. И еще она была измождена — кормили их всех отвратительно.

— Господин подполковник… — начал было переводчик, но Юбер, не отрывая испытывающего взгляда от женщины, рявкнул так, что она подпрыгнула на стуле:

— Переводите!

Тот послушался. Произнес несколько фраз. Она отпрянула, вжавшись в спинку стула, но ничего не отвечала.

— Тебя били и насиловали, так? — повторил Юбер с нажимом.

— Господин подполковник, она помещена в камеру с мужчинами, их никто не содержит отдельно. Мы не можем отвечать за то, что с ней делают заключенные, — подал голос один из конвоиров. И никакого веселья на их лицах больше уже не читалось. Кажется, даже они были напуганы ледяным тоном подполковника, который продолжал давить на всех одним своим присутствием. Когда в нем включалось вот это… необузданное, страшное, неконтролируемое — никто не мог совладать с ним.