Эльза Вернер - Мираж
Она грозно кивнула головой, но вдруг замолчала и стала прислушиваться; в саду опять поднялся шум. Многообещающие потомки доктора вцепились друг другу в волосы. Ганзель со свойственной ему скромностью захватил слишком много пирожных и, когда братья вздумали отнять их у него, стал обороняться и благим матом заорал:
— Тетя Ульрика! Тетя Ульрика!
Последняя не замедлила поспешить на помощь своему любимцу. Она бросила кофе и как хищная птица налетела на ссорящихся детей. Она давно усвоила прием, которым пользовалась Зельма для усмирения своих сыновей, а именно: схватила Адольфа правой рукой, Эрнста — левой и встряхнула так, что у них помутилось в глазах, а потом с торжеством взяла Ганса с его пирожными на руки и понесла на веранду.
— Кажется, фрейлейн Мальнер удивительно переменилась, — сказал Эльрих, который не мог прийти в себя от удивления.
Бертрам засмеялся.
— Она только притворяется еще сердитой, а на самом деле стала безобиднейшим существом. Она целый день воюет с моими детьми, но при этом невероятно балует их, а Ганзель просто превратил ее в свою рабу.
В самом деле, старшие мальчики, видимо, не слишком приняли к сердцу полученную встряску, потому что липли к тетке, как репейник, когда она с ярко-красным лицом взошла на веранду и объявила доктору, что он будет отвечать и перед Богом, и перед людьми за то, что растит таких безбожных шалопаев.
— На то они мои сыновья, это — закон наследственности, — ответил Бертрам, дружески кивая ей.
— Расскажи же нам, Ульрика, о Биркенфельде, — вмешалась Зельма. — Ты убежала, не договорив.
— Да рассказывать-то почти нечего. Дело слажено, — сказала Мальнер. — Твой муж был прав, посоветовав мне купить это имение; оно стоит денег; дом красивый и большой; хозяйство как раз таких размеров, чтобы не разучиться хозяйничать. Завтра подпишем купчую, а через месяц я переберусь. Да, да, мальчуганы, я уеду от вас и больше не вернусь.
При этом заявлении мальчики широко раскрыли глаза; старшие горячо запротестовали, но Ганзель, сидевший на коленях у тетки, отнесся к делу совершенно спокойно и решительно проговорил:
— Я поеду с тобой!
— Ну, это уж ты брось! — наставительно сказал отец. — Тетя оттого и уезжает, что не в силах выносить ваши шум и шалости. Если вы только нос покажете в Биркенфельде, она сейчас же вышвырнет вас за дверь.
— Ну, вас вовсе не касается, что я буду делать в Биркенфельде! — воскликнула Мальнер, бросая на доктора свирепый взгляд. — Вы рады запретить детям малейшее удовольствие. Напротив, они будут приходить ко мне, а Ганса я сразу же возьму к себе на неделю. Он получит тележку и двух козликов, о которых давно мечтает; только от вас, разумеется, он их не дождется, сколько бы ни просил.
Ганзель громко вскрикнул и от восторга забарабанил ногами, а другие поспешили воспользоваться случаем, чтобы и со своей стороны убедительно изложить тетке свои желания. Мальнер заткнула уши, а доктор сказал с самой серьезной миной:
— Тетя Ульрика, вы ответите и перед Богом, и перед людьми за то, что так балуете моих мальчишек. Как отец я категорически протестую!
30
Замужество Эльзы внешне не повлекло за собой особых перемен в Бурггейме. Только на верхнем этаже, который обычно стоял пустым, для новобрачных приготовили несколько комнат, так как речь шла лишь о временном помещении на лето, да для личных услуг профессору наняли опытную сиделку. Профессору последнее было далеко не по вкусу; в своем беспредельном эгоизме он воображал, что и теперь будет неограниченно распоряжаться внучкой и мучить ее воркотней, но Зоннек спокойно и решительно предъявил права мужа. Он отстранил Эльзу от ухода за больным, особенно тяжелым в настоящее время; она должна была проводить с дедом лишь несколько часов, но и то Лотарь, как правило, присутствовал при этом и удерживал Гельмрейха в рамках. Не раз случалось, что при обычных выходках последнего он брал Эльзу под руку и уводил из комнаты. Профессор был в высшей степени обижен и раздражен, целые дни ворчал, бранился и тиранил окружающих, но Зоннек оставался непреклонен, когда речь шла о его молодой жене, хотя вообще обращался с больным крайне бережно.
В Кронсберге находили понятной уединенную жизнь супругов ввиду положения Гельмрейха, дни которого были сочтены. Лотарь не мог окончательно порвать со всеми знакомыми, но все же сторонился их и более близкие отношения поддерживал только с леди Марвуд, с семьей Бертрама и, разумеется, с Эрвальдом, который еще жил в Кронсберге. Эрвальд решил не поступать на службу в колониях, а стать во главе новой экспедиции для исследования еще неизвестных областей центральной Африки; ее снаряжение требовало его присутствия в Германии.
Лучи солнца, близкого к закату, озаряли сад Бурггейма. Под высокой елью стоял стол, заваленный дневниками, записными книжками и рисунками; между ними лежала начатая рукопись; Зоннек уже приступил к задуманному им солидному труду.
Но в настоящую минуту работа была оставлена. Лотарь сидел, откинувшись на спинку садового кресла, с одним из дневников в руках, читал отрывки из него жене и пояснял их рассказами, рисуя картину за картиной ясными, твердыми штрихами. Рассказывая, он не сводил взгляда с жены, сидевшей рядом на низенькой скамеечке почти у его ног. Они представляли премилую картинку, но всякий посторонний подумал бы, что перед ним отец и дочь; едва ли кто-нибудь принял бы их за супругов.
Эльза в светлом платье вовсе не напоминала молчаливой, серьезной девушки, за которую Зоннек сватался. Как бутон, заключенный еще в зеленую оболочку, позволяет лишь предполагать будущую красоту цветка, а потом вдруг за одну ночь разворачивается в душистую розу, так расцвела за два-три месяца и Эльза фон Зоннек. В чертах ее лица появилась жизнь, глаза заискрились, точно солнечный луч пронизал все существо молодой женщины и пробудил ее от долгого сна. Когда она сидела так, охватив руками колени и с напряженным вниманием глядя вверх, на мужа, в ее лице было совершенно то же выражение, что и на портрете, когда-то нарисованном Зоннеком.
— Ну, будет на сегодня, — сказал он. — Неужели ты никогда не устанешь слушать? Прежде все это казалось тебе крайне далеким и чужим; я уже отчаивался когда-нибудь заинтересовать тебя, а теперь моя маленькая женушка оказывается моим первым и самым благодарным слушателем.
— Ах, ты так много видел, так страшно много! — сказала Эльза детски восторженным тоном. — Я могла бы слушать день и ночь, когда ты рассказываешь об этой далекой стране солнца.
— Ты ведь и сама там была, — шутливо заметил Зоннек. — Правда, ты смотрела на все это глазами ребенка, и за много лет все исчезло из твоей памяти, пока я не пробудил в тебе воспоминаний. Я почти раскаиваюсь, что сделал это; ты только и делаешь, что мечтаешь, и твои мысли, которые по праву должны принадлежать мне, стремятся все туда, вдаль.
