Валери Кинг - Любовное состязание
Многих дам удивило, что цыгане такие чистые и опрятные. Злые языки утверждали, что цыгане — грязный, нечистоплотный народ, промышляющий исключительно воровством. Однако они проводили каждое лето в Уэзермире вот уже тридцать лет, на них ни разу не пало подозрение в краже или в каком-либо другом преступлении.
Во время перерыва в танцах Эммелайн сообщила гостям, что любой, кто пожелает, может выслушать предсказание своей судьбы. Поскольку обитатели табора встретили визитеров с чрезвычайным радушием, ее ничуть не удивило, когда почти все гости выразили желание воспользоваться этим приглашением.
Луна высоко стояла над головой, цыганские скрипки вновь завели свою жалобную песнь, когда она подошла погреться к огромному костру, разложенному в честь посетителей. Фонарики, подвешенные к живописным крытым повозкам, весело подмигивали на фоне темного ночного неба. Послышался плач ребенка, и тотчас же, видимо, решив составить ему компанию, завыла собака.
— Что же нагадала вам старая цыганка? — спросил Конистан.
Эммелайн не заметила его приближения: несколькими минутами ранее он скрылся в одном из шатров.
— О, — удивилась она, — я думала… А разве вы не хотите узнать свою судьбу? Что-то вы слишком быстро покинули шатер!
Конистан подошел ближе, взял ее под руку и мягко, но настойчиво увел от костра.
— Что касается моей судьбы, — ответил он с грустью, — я решил, что попытаюсь направлять ее сам. Не прогуляетесь ли вы со мной до тех дальних шатров? Мне нужно вам что-то сказать.
Сердце Эммелайн болезненно забилось.
— Ну, разумеется, — ответила она едва слышным шепотом, выравнивая шаг по его походке.
— Да вы вся дрожите! — воскликнул Конистан. — Вам холодно?
Он плотнее укутал ее плечи тонкой шелковой шалью, и Эммелайн взглянула на него со странным чувством, вспомнив, как в первый вечер он столь же внимательно ухаживал за ее матерью.
— Спасибо, вы очень добры.
Это вызвало у Конистана усмешку. Он вновь взял ее под руку.
— Вы не всегда так думали.
Дрожь Эммелайн сменилась приступом смеха. Стараясь справиться с собой, она опустила взгляд на поросшую травой землю у себя под ногами.
Да, я не всегда считала вас добрым. Это чистая правда!
— Эммелайн, — начал он тихо, когда они приблизились к последнему из ярко раскрашенных шатров.
На пороге, откинувшись головой к стенке палатки и закрыв глаза, сидела молодая цыганка, кормившая грудью ребенка.
Конистан продолжал:
— Хочу, чтобы вы знали, как близко к сердцу я воспринял ваши упреки. Поверьте, я вовсе не собирался становиться таким бездушным вертопрахом, сам не знаю, как это получилось. Не стану придумывать для себя оправдания, хотя некоторые сами собой приходят в голову. Я лишь хочу заверить вас, что ваши наставления по поводу моих недостатков пошли мне на пользу. Надеюсь, у вас уже был случай заметить некоторые изменения к лучшему в моем поведении.
«Как он изменился, — подумала Эммелайн. — Как смиренно говорит!»
— Да, — сказала она вслух, стараясь выглядеть спокойной, хотя сердце едва не выскакивало у нее из груди. — Я заметила, что в последнее время вы уже не так сильно раздражаете окружающих, как раньше.
Конистан тихонько застонал.
— Пожалуй, мне придется принять это за комплимент, хотя, должен признать, я надеялся на большее. А ведь я так старался!
Эммелайн улыбнулась, повернувшись, чтобы бросить на него взгляд. Конистан тоже взглянул на нее. Луна сбоку освещала его лицо бледным сиянием. Между ними возникло странное притяжение. Время как будто остановилось, голоса и смех гостей доносились откуда-то издалека, точно они вдруг оказались за много миль ото всех остальных. Конистан наклонился, словно собираясь ее поцеловать, и Эммелайн замерла в ожидании нежного и сладкого прикосновения его губ, однако он внезапно выпрямился и сказал хриплым шепотом:
— Я не стану докучать вам, Эммелайн. Не для того я увел вас сюда, в тень, чтобы воспользоваться своим преимуществом.
Эммелайн охватило такое страстное желание прижаться губами к его губам, что если бы он не отпустил ее руку и не направился обратно к костру, она сделала бы это, не задумываясь.
Конистан заговорил о чем-то постороннем, казалось, он тоже пытался отвлечься от мысли о поцелуе. Он болтал об Уэзермире, об ее отце, о прекрасной музыке, которой Элизабет и Мэри услаждали их накануне, и Эммелайн почувствовала огромное облегчение. Боже, как близка она была к тому, чтобы вновь броситься ему в объятия! Конистан продолжал говорить, но его голос неотчетливо отдавался в ушах Эммелайн, она почти не слушала, думая о том, сколько именно дней должно пройти перед тем, как она от него избавится. Десять. О Господи! Если он и дальше будет продолжать в том же духе, как ей уберечь от него свое сердце в течение десяти томительных дней?
Грэйс прислушивалась к словам Гарви Торнуэйта с нескрываемым весельем. Он отпускал комплименты прекрасному цвету ее лица и несколько раз даже коснулся ее щек. Но этот жест был так невинен, настолько чужд всяческого заигрывания, что скорее напоминал действия знатока, восхваляющего произведение искусства, поэтому Грэйс не обиделась и даже не смутилась. Каково же было ее удивление, когда Дункан подлетел к ним, явно разгневанный, и тотчас же набросился на беднягу Гарви.
— Эй, Торни! Жаль, что приходится об этом упоминать, но миссис Керкбрайд вот уже минут пять, если не больше, смотрит на тебя волком. И я только что понял — почему!
Гарви взглянул на друга с таким неподдельным недоумением, что Дункану пришлось немного смягчиться.
— Ты хоть соображаешь, что делаешь? — продолжал он. — Ты трогал лицо Грэйс!
— Что? То есть как? — ошарашенно переспросил Гарви, и тут его как будто осенило. — Боже милостивый! — воскликнул он. — Ради всего святого извини, Дункан. Клянусь тебе, мне очень жаль! Не надо было дотрагиваться до Грэйс. Конечно, это недопустимо. Просто я увлекся, увидев, как чудесно отблески огня играют на ее щечках, так похожих на спелые персики.
Он улыбнулся Грэйс, затем повернулся, чтобы отвесить низкий поклон грозной миссис Керкбрайд, и наконец вновь принялся извиняться перед Дунканом.
— Тебе бы не ко мне следовало обращаться, а к Грэйс! — напомнил Дункан. — Ты же ее лицо гладил, а не мое!
Торни перевел взгляд с Грэйс на Дункана, и по его лицу расплылась улыбка, полная понимания.
— Ну уж нет! — возразил он. — На сей счет я с тобой даже спорить не стану. Думаю, и Грэйс согласится, что мои извинения адресеваны кому следует. И
Грэйс, ни минуты не колеблясь, ласково улыбнулась Дункану. Она прекрасно понимала, что такого тонкого наблюдателя, как Гарви, невозможно обмануть уверениями, будто они всего лишь друзья.
