Жюльетта Бенцони - Фаворитка императора
Неспособный больше сдерживать свои чувства, Аркадиус де Жоливаль разразился рыданиями и выбежал…
Всадник в маске
Глава IX
Гробница Иларии
Непрерывно ливший всю ночь и часть утра дождь внезапно прекратился, когда карета покидала Каррару, где сменили лошадей. Солнце прорвало тучи и отогнало их к горам, открывая лазурное небо. Беломраморные вершины, только что еще мрачные, засверкали нестерпимым блеском, словно рассеченные топором великана ледяные глыбы, отражавшие ослепительные стрелы лучей солнца. Но это не привлекло внимания изнемогавшей от усталости Марианны. В Карраре всюду был мрамор: в виде бесформенных глыб, вырезанных кубов, обточенных стел, наконец, в виде пыли, покрывавшей все вплоть до скатертей на постоялом дворе, где они наспех перекусили.
– Мы снабжаем все дворы Европы и даже других стран мира. Наша великая герцогиня отправляет во Францию громадное количество мрамора. Вы не найдете ни одной статуи Императора Наполеона, которая не происходила бы отсюда! – утверждал хозяин постоялого двора с наивной гордостью, вызвавшей у Марианны только тень улыбки.
Кроме того, что ее не волновала возможность Элизы Бонапарт извлекать из тонн мрамора бюсты, барельефы и статуи членов ее беспокойной семьи, Марианна сегодня не ощущала никакого желания слушать разговоры о Бонапартах и особенно о Наполеоне!
Повсюду на долгом пути она встречала деревни, праздновавшие уже добрый месяц императорскую свадьбу. Это была непрерывная череда балов, концертов, всевозможных развлечений, создававших впечатление, что верные подданные Его Величества Императора и Короля никогда не перестанут праздновать заключение союза, который Марианна воспринимала как личное оскорбление. Почти все время она ехала по двойной шпалере из поблекших знамен, увядших цветов, пустых бутылок, прогнувшихся триумфальных арок, производивших на нее гнетущее впечатление. Этот потускневший декор как нельзя лучше подходил к ее необычному путешествию, в конце которого ее ждали неизвестный и ничего, кроме отвращения, не вызывающий брак.
Поездка была ужасной. Надеясь на прибытие Язона, Марианна до последней возможности оттягивала отъезд, несмотря на предостережения обеспокоенного Аркадиуса. Она никак не могла решиться оставить Париж и только на рассвете 3-го мая согласилась наконец сесть в карету. Когда четверка могучих почтовых лошадей увлекла берлину по мостовой Лилльской улицы и исчезло озабоченное лицо машущего рукой Аркадиуса, ее охватило тягостное ощущение, словно она оставила частицу себя дома. Она испытывала подобное, покидая Селтон и гробницу с прахом Эллис. Снова она пускалась в авантюру, таившую неведомые угрозы.
Чтобы наверстать потерянное время и не рисковать опоздать на встречу с судьбой, она решила ехать с максимальной скоростью. Трое суток, до самого Лиона, она позволяла останавливаться только для смены лошадей и торопливой трапезы, заставляя форейторов двойной и тройной платой выигрывать время. Несмотря на плохие дороги, разбитые и размытые, лошади неслись галопом, что не мешало Марианне время от времени оглядываться назад. Но ни один из всадников, иногда появлявшихся на горизонте, не был тем, кого она ждала.
После нескольких часов отдыха в Лионе карета направилась в горы, и скорость сразу упала. Новая дорога у Мон-Сени, которую Наполеон приказал построить семь лет назад – Аркадиус советовал воспользоваться ею, – хотя и была совсем недавно полностью закончена и сильно сокращала путь, оказалась утомительной для Марианны, Агаты и Гракха, вынужденных подолгу идти пешком, в то время как мулы тащили вверх карету. Тем не менее, может быть, благодаря ободряющему приему монахов в монастыре, а особенно благодаря великолепию горного пейзажа, увиденного ею впервые в жизни, Марианна почувствовала облегчение. Возможно, ее тщеславию льстило сознание того, что ее карета была одной из первых, если не первой, на этой дороге, она не ощущала усталости и, забыв, что время не ждет, долго сидела на берегу голубого озера у вершины – со странным желанием остаться здесь навсегда, дышать кристально чистым воздухом, следить за медленно проплывающими на фоне снежного величия вершин черными силуэтами ворон. Время остановило свой бег. Здесь легко было забыть свет, его тайные интриги, беспринципность, сплетни, неистовство, его немыслимую любовь. Здесь не было ни выцветших флажков, ни сомнительных виршей, ни растоптанных цветов, а только в углублении скалы синела звезда горечавки среди серебряного кружева лишайника. Не было ничего, только почти воинственные очертания монастыря, возрожденного также Императором. Похоже, все в этой части Франции носило его печать, приобретая некое благородство, удивительную одухотворенность, излучая наполнявшее их благолепие и милосердие. Бог, которого внизу каждый старался приспособить по своему вкусу, вновь обретал здесь свое грозное величие… И только появление скромного монаха, слегка похлопавшего ее по плечу, напомнило Марианне, что немного впереди ее ожидают выбившаяся из сил горничная, полузамерзший кучер и готовая к спуску, чтобы продолжать путь на Сюз, берлина.
И дьявольская скачка возобновилась. Проехали Турин и Геную, даже не полюбовавшись их достопримечательностями. Ни яркое солнце, ни пышное цветение садов, ни лазурное море не рассеяли мрачное настроение Марианны, в которое она погружалась с каждым оборотом колес кареты. Безысходное отчаяние вынуждало ее ехать быстрей, все быстрей, вызывая тревогу у Гракха. Он никогда еще не видел свою хозяйку такой напряженной и легковозбудимой. Бедный малый не мог догадаться, что по мере приближения к конечной цели разочарование и отвращение к самой себе мало-помалу прокрадывались в наболевшую душу его хозяйки. До последних минут, невзирая на ветры и туманы, ее не покидала надежда увидеть подъезжающего Язона, которого она уже привыкла считать своим обязательным спасителем. Отныне она больше не надеялась.
Последнюю ночь они спали ровно четыре часа в жалкой харчевне, укрывшейся в ущелье Апеннин, и для Марианны этот сон был только стремительной чередой кошмаров и лихорадочных пробуждений и так утомил ее, что она встала до первых петухов и приказала закладывать лошадей. И заря этого дня, который должен был быть последним днем путешествия, встретила берлину и ее пассажиров спускающимися бешеным аллюром к морю. Наступило 15 мая, последний день, но Лукка была уже близко.
– Около тринадцати лье, – сказал хозяин харчевни.
Теперь карета катилась по ровной, идущей вдоль берега моря дороге, напоминавшей аллею парка. Только кое-где попадались остатки плит, свидетельствовавших, что это построенная римлянами древняя дорога Аврелия. Марианна закрыла глаза и прижалась щекой к подушке. Возле нее Агата спала, как изнуренное животное, согнувшись вдвое, со съехавшим на нос чепчиком. Марианна охотно последовала бы ее примеру, но, несмотря на невыносимую усталость, взбудораженные нервы не давали ей покоя. Хотя солнце и поднялось, открывавшийся пейзаж с черневшими на фоне голубого неба коренастыми приморскими соснами среди покрытых камышом дюн только усугублял ее печаль. Не в силах сидеть с закрытыми глазами, она машинально стала следить за бегущей по волнам тартаной, которая под треугольным парусом уходила в открытое море. Суденышко казалось таким легким, таким счастливым и свободным! «Вот бы уйти с ним, – подумала Марианна с мучительной завистью, – мчаться по ветру вперед и вперед, забыв все остальное. Как бы это было чудесно!..» Она внезапно поняла, что представляло собой море для человека, подобного Язону Бофору, и почему он оставался таким страстным поклонником его. Это, без сомнения, оно встало между ними и помешало ему приехать к Марианне, когда она так нуждалась в нем. Ибо теперь она была уверена: Язон не приедет… Возможно, он находится на другом краю света, может быть, он вернулся в свою далекую страну, но как бы то ни было, призыв Марианны затерялся в пространстве, и если даже он когда-нибудь найдет своего адресата, будет поздно, слишком поздно. Когда она прочла на прибитой к столбу доске, что до Лукки осталось только восемь лье, в припадке внезапной паники у нее родилась безумная идея. Почему бы ей не попытаться убежать морем? Должны же находиться где-нибудь неподалеку корабли, порт?.. Она сможет уехать и заняться поисками человека, который, возможно, потому, что она не смогла его обрести, вдруг стал ей удивительно дорогим, просто необходимым, неким символом ее находящейся под угрозой свободы. Трижды предлагал он ей уехать с ним, и трижды она отказала ему в ослеплении несбыточной любви… Как же глупа она была!..
