Филипп Эриа - Время любить
– Но мне никого и не надо! – бросила она и усталым жестом, в котором чувствовалось отвращение, отвернулась к стене.
– Во всяком случае, ты непременно должна сообщить им, что ты у меня. И сообщить лично. Мне это очень важно. Я ухожу, вот тебе телефон, Париж можно получить в любое время дня.
– Ладно. Только чтобы доставить тебе удовольствие. Но я предупрежу лишь кого-нибудь одного. А он уж пускай передаст другим. Телефонные разговоры меня утомляют.
Приехали они довольно быстро. Будучи официально поставлены в известность, они не желали дать другому фору. Если в доме Буссарделей слышалась поступь смерти, они по старинному обычаю клана тут же объявляли себя мобилизованными. Я уже не раз наблюдала, что для Буссарделей, не так любивших друг друга, как державшихся сплоченно, кончина кого-либо является более сильным магнитом, нежели крестины и свадьбы. Не обязательно людей сближают счастливые события.
В Фон-Верте они, искренне, нет ли, охали и ахали над плачевным состоянием больной. И Анриетта-Гастон, славившаяся в нашем кругу своим красноречием, заявила мне в присутствии свидетелей:
– Но это же худосочие! Она в последней стадии худосочия. Как вы могли, Агнесса, держать нас в неведении.
Голос ее звучал не слишком убежденно. Она утащила меня и еще двух-трех родственниц к сосновой роще, подальше от открытого окна комнаты, где лежала мать. На моих глазах Фон-Верт подвергся набегу. Черные туалеты, дамские шляпки, темные мужские костюмы до ужаса не гармонировали с моим солнцем, оскорбляли мою зелень и мои светлые стены. Я ответила, стараясь не повышать голоса:
– Давайте условимся сразу, Анриетта, во избежание недоразумений. Мать велела перевезти ее в отель "Консул Марий", не посоветовавшись со мной, даже не предупредив. Я только через неделю узнала, что она там. И она не скрыла от меня, что и до того чувствовала себя несколько одинокой и покинутой родными.
Тут к нам подошла Ирма.
– Мадам Буссардель просит всех к себе в комнату, но пусть мадам Агнесса останется здесь.
– Ей хуже? – торопливо воскликнула моя кузина.
– Да нет, думаю, она просто хочет поговорить с вами.
– А мое мнение такое,– сказала Ирма, когда мы остались с ней вдвоем,по-моему, она поняла, о чем вы тут говорили.
– Ты была в спальне и слышала? Неужели мы так громко орали?
– Слышать-то не слышала, да ей и слышать не надо. Люди перед смертью и не слушая чувствуют, о чем разговор идет.
Мой брат, золовка, обе мои двоюродные сестры вернулись из спальни матери, но ничего мне не сказали. Что говорила им мать, так я никогда и не узнала. Тут явился мой врач; после того как он осмотрел больную, я представила ему своего брата и оставила их одних.
– Ну как? – дружно спросили дамы Валентина, когда врач уехал.
– У мамы оказалось как раз то, что она всегда подозревала.
– Да, таков диагноз,– уточнила наша педантка.– Мы и сами догадывались. Но какой прогноз?
– Мрачный.
– Еще бы! – бросила моя золовка.– При такой-то страшной болезни. Ваше семейство поостереглось мне об этом сообщить. Так или иначе, у нас ни одного такого случая не было. Бедные мои дети! А когда можно ждать самого худшего?
– Может, через три недели, может, через три месяца,– ответил Валентин.
– Ах, они вечно так говорят. До чего же несносные эти врачи!
– Говорят они так из-за профессионального долга.
– Или по невежеству.
– Вот это верно. Просто непонятно, какая польза от всех их исследовательских институтов. Потому что в этой области пока никаких успехов что-то не видно.
Пусть себе говорят, я решила не вмешиваться. Мне лично доктор сказал: "Если удастся поддержать ее еще дней пятнадцать-двадцать, я могу сказать, что выполнил свой долг".
– Что же тогда мы решим? – спросил кто-то из дам.– Останемся?
– Да, но на сколько времени? – проговорила Жанна-Симон.– У меня в Париже дети. И я должна поддерживать связь с Патриком. Кстати, Агнесса, я надеюсь на благоприятный исход. Мы подали на пересмотр, сейчас как раз началась медицинская экспертиза, так что дело идет к тому, что его освободят.
– Нет, правда?
– Во всяком случае, таково мнение старшины сословия адвокатов, а старшина слов на ветер не бросает.
– Счастлива за вас. А вы сообщили об этом бабушке Патрика?
– Самые последние новости – нет. Еще не сообщила.
– Вы обязаны были сообщить.
– Вы правы. Еще будет время. Но ведь мы же возвращаемся в Париж. Вы известите нас заблаговременно, Агнесса?
– Разумеется. Кстати, вы можете поддерживать с Фон-Вертом связь по телефону.
– Потому что, когда это произойдет, мы должны быть здесь.
Валентин взглянул на часы.
– Эх, если бы завтра утром не было административного совета... А он как раз завтра будет. Еще счастье, что есть самолеты.
– Отсюда до аэродрома на такси всего минут двадцать,– пояснила я.– И ты можешь вызвать машину по телефону.
– А я ни за что не поеду на "Мистрале",– заявила Жанна-Поль.– Всегда ездила и буду ездить только на обычном скором поезде. В "Мистрале" кондиционированный воздух, а от кондиционированного воздуха у меня начинается синусит.
– Летите и вы самолетом. Отсюда в Париж не меньше десятка рейсов.
– Да бог с вами, Агнесса. Я никогда не пользуюсь самолетом, и это вы советуете лететь мне, матери семейства...
Признаков синусита я не ощутила, но, когда они снова появились в нашем городе, у меня определенно началась тошнота. На сей раз они пробыли всего три дня, Валентин успел еще слетать за это время в Париж и вернуться, а остальные его ждали. Остановились они в отеле и целыми днями торчали в Фон-Верте. Приходилось кормить их завтраком и самой с ними завтракать. Рено всячески старался не попадаться на глаза непрошеным гостям.
– Будто я в чужом доме. Даже противно.
– Оставь. Оставь их в покое. Как раз все очень хорошо.
Тогда он попросил у меня разрешения завтракать с Ирмой. Я только улыбалась, видя, с каким устрашающим пылом он рвется в лицей. Все остальное время Рено занимался у себя в комнате или уходил с псом в самый дальний конец участка. Пирио с непогрешимым собачьим талантом подражать хозяину тоже избегал этих странно одетых людей, даже не позволял им себя погладить. А я видела воочию, как воплотился, даже слишком воплотился в жизнь мой давнишний сон, долгое время мучивший меня, тот сон, что я про себя называла "кошмаром чужаков в доме": будто бы я возвращаюсь к себе и нахожу там толпу незнакомых людей и они не желают уходить прочь; уговоры, гнев, даже крики о помощи – никак нельзя их прогнать, и я просыпалась с тревожно бьющимся сердцем. И когда эта безвкусно одетая толпа заполнила Фон-Верт, любимый мой приют, вовсе не их ссоры, не борьба, а просто каждое их слово, уже тысячи раз слышанное, даже самое обыденное, отбрасывало меня в прошлое, которое я совлекла с себя с такими муками, и вновь меня поражал прежний недуг, хотя я надеялась, что успела от него исцелиться.
