Карен Рэнни - Обещание любви
– Малкольму нужна была помощь.
Слова повисли в воздухе. Алисдер удивился боли, которую он вдруг испытал, будто его пронзили кинжалом.
– А тебе, Джудит, уже никто не нужен? – Гнев лучше, чем отчаяние, для гнева более чем достаточно оснований.
Алисдер не знал, правильно ли он поступает, идя сейчас на обострение ситуации. Он был уверен только, что обязательно должен понять поступок Джудит. Почему она так легко покинула Тайнан, так легко отказалась от него? Когда получит исчерпывающие ответы на эти вопросы, он оставит ее в покое. Забыть, задвинуть в уголок сознания, где находились остальные призраки прошлого. Более мудрый человек отпустил бы ее, более здравомыслящий – не спрашивал бы, почему она ушла. Более гордый – не надеялся бы убедить ее остаться.
В жизни, однако, не все разложено точно по полочкам. Жизнь – это бездна, в которую бросаешься головой. Алисдер не мог любить Джудит наполовину, как никогда не смог бы оставить свой клан и Тайнан.
Она не ответила. Он не удивился ее молчанию, привык к нему. Джудит не понимала, что у Алисдера достаточно времени и терпения, но ее молчание лишь разжигает ярость.
Она сидела, плотно сжав колени и поставив ступни одна к другой. Спина прямая, подбородок вперед и немного вверх. Именно так должна сидеть истинная леди, но сейчас это мало волновало Алисдера, пусть хоть доску к спине привязывает!
Руки Джудит сжались в кулаки. Во всей ее застывшей фигуре чувствовалась напряженность: задень ее сейчас, и она рассыплется на крошечные кусочки. Она научилась не выдавать своих чувств, придавать лицу непроницаемое выражение, но непроницаемым оно было для всех, кроме Алисдера.
Джудит сейчас выдавали глаза, в которых горели боль и решимость.
Ему хотелось подойти к ней, обнять, но она сидела с таким отстраненным достоинством… Алисдеру хотелось отвести ее в уютный уголок поближе к камину, где она бы согрелась и почувствовала себя в безопасности.
Но Алисдер не сделал ни того, ни другого. На него внезапно нашло предчувствие чего-то неизбежного, и неприятный холод охватил его, как в то утро, когда он стоял рядом с Айаном на поле в ожидании приближающегося сражения.
Алисдер заметил полуулыбку, с которой Джудит оглядела комнату, и ему ужасно захотелось крепко встряхнуть ее. Ведет себя как настоящая англичанка!
Понимает ли он, чего ей стоит сохранять самообладание? Она догадывалась, что понимает, а еще подозревала, что он мечтает, чтобы она потеряла это самообладание.
– Чего ты хочешь от меня, Алисдер? – спросила Джудит, заговорив наконец о том, ради чего они встретились.
– Ответа на загадку, Джудит. – Она вопросительно вскинула голову, и он продолжил: – Почему ты бросила меня?
Не «почему ты покинула Тайнан», не «почему выбрала свободу». Он построил вопрос очень лично, сделал его очень болезненным.
Джудит закрыла глаза, чтобы не видеть его сжатых кулаков и гордого выражения лица. Впрочем, умоляющее выражение глаз странно противоречило решимости, которую выражал весь его вид. Даже в этом огромном зале Алисдер казался великаном, внушал ей благоговение одним своим присутствием. Но, в конце концов, не его рост, не его недюжинная сила и даже не его красота заставили ее сказать правду, а мягкий изгиб губ, сострадание во взгляде. Сострадание, которого она не заслуживала.
Джудит долго смотрела на потрескавшиеся плитки пола, однако видела не их, а дальнее видение, запечатлевшееся в ее душе. Она собирала на помощь все свое мужество, расколотое на кусочки, как оконное стекло.
«В ней всегда присутствует какая-то недоговоренность, – подумал Алисдер, – словно она прячет какую-то часть души от меня». И в ней была сдержанность, которая не покидала ее даже в мгновения их близости, словно она боялась, что он прочтет ее мысли. Как Алисдер хотел пробиться сквозь эту стену, через ее молчание, вытянуть настоящую Джудит из скорлупы, в которую она себя заключила!
– А Хендерсон? – спросил он, когда она так и не ответила. – Почему он так ненавидел тебя?
Почему Хендерсон все время старался причинить Джудит боль? Алисдер не понимал, чем была вызвана вражда между ними. Он долго ждал того момента, когда она сама расскажет ему обо всем.
Джудит искоса посмотрела на Алисдера. Сейчас она должна сказать ему правду. Алисдер наконец должен узнать все.
– Потому что знал, что я убила его брата, – проговорила она. Слова падали с ее губ, как большие капли дождя в тишине. – Я убила своего мужа. – Алисдер не пошевелился, будто и не слышал. – Точнее сказать, убила бы, если бы не вмешалось Провидение, которое покончило с ним в ту ночь.
Джудит глубоко вздохнула, сглотнула комок в горле и ощутила на губах вкус слез. По ком эти слезы: по ней самой или по Энтони? Боже правый, а сейчас она не может солгать себе! Она не пролила ни слезинки по Энтони. Даже тогда.
Джудит помнила то мгновение в мельчайших подробностях, словно эта сцена сейчас разворачивалась перед ее мысленным взором: взметнувшиеся вверх руки, полный ужаса взгляд Энтони, когда он понял, что подавился и задыхается. Он раздирал себе горло, пока не истек кровью, – эта немая картина была постоянной частью ее ночных кошмаров. Она стояла, сложив руки поверх фартука, и смотрела на его мучения, вспоминая, как он уступал ее своим друзьям, расплачиваясь таким образом за долги, либо молча смотрел, как ее насилуют. Она вспоминала, как Энтони бил ее ремнем или цепью только потому, что она чем-то не угодила ему, а может, не угодил кто-то другой, и тогда она становилась козлом отпущения. Вспоминала все случаи, когда Энтони наблюдал, как издевался над ней Беннет и смеялся, слыша ее крики.
Только позднее она узнала, что умер он не от яда.
Джудит с трудом сдержала истерический смех, когда полковой хирург осмотрел горло Энтони и объявил, что смерть наступила из-за того, что тот подавился куриной косточкой, которая застряла в горле. Несчастный случай, не убийство…
Глаза Джудит почти почернели, в них стояли слезы. Она говорила бесстрастным, ровным голосом, словно все ужасы происходили с кем-то другим, не с ней, словно садизм совершался по отношению к постороннему лицу.
– …Больше я выносить этого не могла, – сказала Джудит, теряя самообладание, оттого что Алисдер молчал. За все время ее рассказа он не пошевелился, не вымолвил ни слова. Чем дольше она говорила, тем легче становилось. Она очень долго скрывала правду о своем замужестве, а за последние три недели рассказывала ее уже второй раз.
Беннет все время подозревал ее.
– Признаюсь, я замыслила убить Энтони, да простит Господь мою грешную душу. Если бы яд не сработал, я перерезала бы ему во сне горло. – Взгляд у нее был затравленный, выражал муку, отголоски которой Алисдер всегда читал в глазах Джудит, отвращение, которое она питала к себе.
