Жюльетта Бенцони - Князь Ночи
Оцепенение, державшее ее в плену с самого утра, когда она приехала в Лозарг, сейчас внезапно рассеялось, сменившись паническим страхом. Она с внезапной живостью закрутила головой, растерянно вглядываясь в лица присутствующих, ища тень того, кого – и она это прекрасно понимала – здесь не найти. Жана не было. Он забыл ее, покинул… О, если бы он мог появиться в этот миг, с каким счастьем она повернулась бы спиной к усыпанному цветами алтарю, к равнодушному и враждебному жениху и бросилась к нему, не думая о том, какой это произведет переполох, не заботясь о последствиях такого шага… Но за ее спиной теснились неизвестные люди, и ее затуманенному слезами взгляду все они представлялись на одно лицо. Какие-то белые пятна, ничего не значащие… чужаки, зеваки, пришедшие поглазеть, даже не ведая, что ей приходится испытывать в эту роковую минуту. А представь они себе, что с нею происходит, это ничего бы не изменило. Они здесь не для того, чтобы помочь ей, а просто чтобы смотреть…
Голос каноника доходил до нее, словно из глубины колодца. Он предлагал Этьену ответить на ритуальный вопрос, и Гортензию охватила неясная надежда. Что, если он ответит «нет»? Если он осмелится поступить, как мужчина, и покончить ради них обоих с этой комедией? С остановившимся сердцем она ждала во внезапно наступившей тишине. Молчание длилось, и, быть может…
– Да, – сказал Этьен. Небесный свод снова сомкнулся над ней.
– А вы, Гортензия, – обратился к ней каноник, – согласны ли вы взять в мужья Этьена, присутствующего здесь, и любить его…
Он пробубнил освященную традицией формулу с начала до конца. И снова в ее душе ожило искушение сорвать торжество. Слова падали одно за другим. Одно… еще одно, потом третье… И внезапно Гортензия получила ответ на терзавшие ее сомнения; она должна была бы расслышать его еще утром, когда по приезде ей вручили письмо от преподобной Мадлен-Софи, первый отклик на ее давние призывы о помощи. «Надо покорствовать воле Всевышнего. Лишь следуя ей, мы обретаем душевный покой, особенно если это кажется нам трудным и даже жестоким делом. Все отрады божественного утешения ожидают того, кто спасает себя под сенью Послушания….»
Это письмо вместо того, чтобы успокоить ее, как, видимо, желала святая женщина, лишь придало силы ее отчаянию. Послушание! Воля Всевышнего! Воля короля! Воля маркиза! Не слишком ли много спрашивается с жалкого существа, над которым столько власти? Но теперь, у подножия алтаря, где у нее снова потребовали послушания, ее собственная воля придала ей решимости: та воля, которой она подчинит всех и вся, используя последнее оружие, оставленное ей: показную покорность. Если надо, она не остановится даже перед лицемерием, только бы достичь единственной цели, достойной ее: права распоряжаться собой и своей жизнью. Если в любви ей отказано, она по крайней мере добьется свободы! Любой ценой!
Вдруг она ощутила, что ее обволакивает всеобщее молчание. Тишина была полна ожидания: все затаили дыхание. Каноник ждал ответа на давно заданный роковой вопрос… И тут, гордо вскинув голову, Гортензия улыбнулась с милой любезностью.
– Да, – с вызовом произнесла она.
От вздоха облегчения, который испустил священник, могли бы погаснуть все свечи; громовым торжествующим голосом он объявил молодую чету соединенной узами брака, и они склонились под его благословение.
Как он был бы удивлен, если б смог прочитать, что за мысли роились в светловолосой голове юной супруги, пока он поднимался к алтарю, чтобы отслужить мессу. Преклонив колена на подушечку из красного бархата и опустив глаза на обернутый кружевами букет роз, который держала в руках, Гортензия принялась строить планы: первое, что надлежит сделать, это тотчас же выехать из Лозарга вместе с Этьеном, увы, отныне – ее мужем. Если все, о чем ей говорили, верно и особенно если она еще сохранила остатки влияния на своего кузена, ей не слишком трудно будет убедить его отправиться вместе с нею в Париж. Конечно, без какого бы то ни было промедления! А почему бы и не завтра?..
После окончания мессы рука, которую она положила на локоть Этьена, была совершенно спокойна. Они вышли из часовни. Их появление под аркой узкого крыльца было встречено долгими приветственными криками. Все жители соседней деревни и округи собрались сюда, чтобы отпраздновать событие, которое должно было бы покончить с многолетним одиночеством Лозаргов. Кроме того, эти крики послужили сигналом зажигать костры. Между часовней и замком их было разложено целых четыре, они вспыхнули разом, и музыканты заиграли веселую мелодию на местных старинных инструментах, являвшихся чем-то вроде сочетания шарманки и виолы.
И в первый раз Этьен взглянул на свою жену.
– Игры и забавы начнутся только после того, как мы откроем праздник. Вы идете?
Вместо ответа она одной рукой подхватила шлейф, тянувшийся за ней пенистой белой волной, подала ему другую, и оба пустились в быстрый танец во главе цепочки, отплясывавшей фарандолу. Следуя порывистому ритму мелодии танцоры змейкой петляли между костров, поджидая, пока языки пламени перестанут так высоко подниматься к небу. Вдруг Этьен остановился.
– Мы сейчас прыгнем, – сказал он и, не дожидаясь ответа, подхватил ее рукой за талию и попытался увлечь к огню, но тут на их пути встал маркиз.
– Надеюсь, вы не собираетесь теперь прыгать?
– Почему бы и нет?
– Это было бы безумием. Огонь еще слишком высоко горит, кружева легко могут вспыхнуть!
Лицо Этьена исказила гримаса ненависти, с которой он не сумел совладать:
– Вы, как я вижу, весьма осведомлены в том, насколько легко загораются кружева? Полагаю, что этими знаниями вы обязаны моей матери?
В ужасе Гортензия переводила взгляд с отца на сына, видя, насколько взаимная враждебность сблизила столь непохожих мужчин. Они так ненавидели друг друга, что это придавало им сходство… На мгновение ей показалось, что маркиз вот-вот ударит сына. Но Фульк де Лозарг слишком хорошо владел собою, чтобы допустить подобную выходку на людях, тем самым погубив и празднество, и ту симпатию, которой он так недавно стал пользоваться у окружающих, к немалой своей выгоде.
– Теперь, – холодно произнес он, – не время и не место семейным раздорам! Вы не в себе, и я давно об этом знаю, но по крайней мере сегодня постарайтесь вести себя как разумный человек. Мы продолжим наши объяснения позже…
Именно в этот миг Гортензия представила себе, во что выльются ближайшие дни, и подумала: настал подходящий момент подвигнуть вперед осуществление ее прожекта.
– Дядя… – начала она. Однако он тут же поправил ее:
– Отныне и впредь вам придется называть меня отцом. Не забудьте, что с сегодняшнего дня вы – моя дочь…
