Зия Самади - Избранное. Том 2
— Придется взрывать эту дуру, иного выхода нет, — Гани-батур постучал по крепостной стене.
— Тола у нас хватит, — поддержал его Нур-батур.
— Наш славный предок Садыр-палван когда-то простым порохом подорвал огромную крепостную стену Баяндая. Если мы не сможем разрушить эту тоненькую перегородку, то грош нам цена. Как ты думаешь, Юсуп?
— Позволь мне заняться этим, батур.
— Давай, друг, я надеюсь на тебя…
Несмотря на то, что смерть подстерегала осаждавших на каждом шагу, близость победы поддерживала в них веселое возбуждение. Кто-то, вспомнив страсть Юсупа передавать новости, крикнул:
— Юсуп так привык слухи разносить, что стену разнести ему ничего не стоит!
Под общий хохот другой повстанец добавил:
— Разносить он мастер!
Отсмеявшись, перешли к серьезному обсуждению плана действий. В помощь Юсупу выделили Нура, Кувана, Бавдуна. Они начали работать у стены под охраной товарищей. Гани же с другими партизанами вернулся в один из соседних домов, стоявших в нескольких саженях от крепости.
— В заборах этих домов, — объяснил он, — нужно проделать достаточно широкие отверстия, чтобы сейчас же после взрыва можно было выскочить и броситься в пролом крепостной стены.
— Да ведь сколько дыр проделать придется…
— Подумаешь, сложности. Дайте-ка я покажу вам, как это делается. — Гани приказал принести ему лом и мощными ударами стал разбивать глинобитный забор. Через несколько минут получилось отверстие, в которое свободно мог пролезть человек. Гани оглянулся.
— Турди! Иди-ка сюда! — позвал он одного из партизан. — Помнится мне, что в детстве ты увлекался такой невинной забавой — крал кур, пролезая в курятник вот в такие дыры. Вспомни золотое детство и покажи, как это делается! Измерь расстояние от забора до стены крепости.
— Так ведь там стреляют?..
— Боишься, что не успеешь рассчитаться с Гау-жужаном? Не бойся. Если тебя сразит вражеская пуля, я распоряжусь, чтобы тебя похоронили в одной могиле с ним. Там ты с ним еще поговоришь.
Все засмеялись.
— Ладно, пойду, — вздохнув, кисло ответил Турди. — Но если погибну, хороните меня со своими, а не с этим вонючим Гау.
Невысокий ловкий боец и вправду, как мышь, проскользнул через дыру. Спустя пять минут он вернулся назад:
— Восемь широких шагов, — доложил он, отряхиваясь от пыли.
— Понятно.
Весь вечер и всю ночь повстанцы неустанно беспокоили чериков огнем и вылазками. На рассвете раздался мощный взрыв, разбудивший весь город. Одновременно с ним со всех сторон послышалось громовое «ура!», заставившее чериков в крепости забиться в смертельном ужасе.
Повстанцы, разбившись на две штурмовые группы, бросились на крепость. Одна группа устремилась в пролом в стене, бойцы другой приставили к уцелевшим ее участкам лестницы. Они карабкались на бастионы, как кошки, и сверху кидались на обезумевших чериков, в броске распарывая их пиками и штыками. Партизаны гонялись за солдатами по двору, добивая на ходу. Те поднимали руки, моля о пощаде. Избиение прекратилось, пленных загнали в конюшню и заперли.
Гау-жужан забился в свой кабинет и не выпускал из рук телефонной трубки, пытаясь дозвониться до Урумчи. Он совершенно потерял голову и заперся изнутри на ключ, как будто дверной замок мог остановить партизан, взметнувших в небо крепостные стены! Кто бы распознал в этой жалкой дрожащей фигурке грозного властителя человеческих судеб, еще вчера приказавшего казнить сотни беззащитных узников! Когда в его кабинет ворвались Гани, Нур, Бавдун, он по-животному завизжал от ужаса и упал на пол, пытаясь прикрыть лицо телефонной трубкой.
— Ни хау, Гау-жужан? Гани зиваза лайла![29] — сказал батур по-китайски.
— Гани?! — Гау вскочил как ужаленный и, снова завизжав, бросился в ноги батуру, моля о пощаде.
— А что ты сделал с нашим парламентером?
— Пощади! Пощади!
Гани, скривив губы, поднял маузер и сунул дуло в раскрытый от ужаса рот жужана, но его остановил Нур:
— Не спеши! Этот подлец многое знает, надо сначала его хорошенько допросить.
— Что ж, ты прав…
Гани быстро вышел из комнаты. Здание управления ему было хорошо знакомо, не раз ему доводилось бывать здесь «в гостях». Он сразу же нашел путь в тюрьму-подвал и пошел вдоль дверей камер, срывая замки. Ему помогали товарищи. Узники, выходившие из камер, бросались на шеи своим освободителям. Заключенных насчитывалось совсем немного. А где же остальные?..
Не найдя среди живых того, кого он искал здесь, Гани сразу как-то потух. Опустив голову, пошел назад, не замечая ни повстанцев, ни освобожденных арестантов, ни пленных чериков. У него что-то спрашивали Нур, Бавдун, но ответа не получали. Гани не видел и не слышал их…
Перешагивая через трупы чериков, Гани вышел во внутренний двор и остановился, пораженный страшным зрелищем. Огромная яма для свалки мусора была переполнена изуродованными остатками человеческих тел, Гани и вышедшие за ним товарищи, онемевшие от ужаса, не могли даже сначала понять, что перед ними. Потом до них дошло. Узников не расстреливали. Их живыми рубили на куски.
— Это что?! — раздался чей-то потрясенный голос.
В углу двора был вырыт глубокий колодец. Он тоже до половины был заполнен трупами — узников сверху сбрасывали живыми, они умирали в медленных муках, разбившись при падении, задавленные телами упавших на них…
— Проклятые палачи! Проклятые! Смерть, смерть им всем!..
Партизаны начали вынимать трупы из колодца и из ямы. В это время кто-то закричал:
— Идите сюда, сюда!
Голос слышался из конюшни.
Подбежав, бойцы увидели: здесь лежали связанные попарно узники. Палачи собирались их рубить топорами, но начался штурм, и убийцам стало не до своих жертв: они бежали, спасая шкуры… Среди узников, оставшихся в живых, нашлись родственники и знакомые участников штурма. Их освобождали от пут, поднимали осторожно, выводили на воздух…
Тех, кого искал Гани, среди них не было. Неужели они где-то в глубине колодца? Сердце Гани сжалось от невыносимой боли…
— Гани-ака! — голос Бавдуна, полный слез и скорби, резанул батура по живому. Кого обнаружил там Бавдун? Кого он сейчас увидит мертвым и истерзанным? Братьев? Любимого друга Махаматджана? Или старого Нусрата? Кто из них?..
— Посмотри, Гани-ака…
Бавдун рыдал, не в силах больше сдерживаться. Гани увидел бездыханное тело Махаматджана и дико закричал. Столько горя было в его отчаянном крике, что все стоявшие вокруг почувствовали бездонную глубину страдания батура.
Родное лицо Махаматджана не было обезображено смертной мукой, на нем застыла его вечная улыбка. Казалось, что он вот-вот откроет мертвые глаза и скажет: «Это ты, Гани? Где же тебя черти носили? Не мог прийти раньше, всегда ты так… Пока поднимешь свой тяжелый зад…»
