Мэнделин Кей - Бесценная
— Ты не собираешься прочесть записку?
— Нет.
— Почему?
Она отвернулась от него.
— Пожалуйста, Эллиот, ты получил, что хотел. Если хочешь, помогу тебе расшифровать оставшуюся часть «Сокровища». Теперь в твоих руках ключ, а вся эта компания — Фуллертон, Константин, Брэкстон, — можно сказать, у твоих ног. Неужели тебе этого мало?
— Вообще-то достаточно, но ведь ты знаешь, что я по своей натуре страшный эгоист. И потому хотел бы знать, почему ты отказываешься прочесть записку Ховарда.
То, каким взглядом окинула его Либерти, потрясло его Душу.
— Потому, — прошептала она, — что в течение последних десяти лет Ховард был единственным близким мне человеком. И если даже он использовал меня, чтобы погубить тебя, будет лучше, если я сохраню в душе прежние иллюзии. По крайней мере до утра.
— Либерти, — произнес Эллиот, переводя взгляд на аквариум с рыбками. — Мне кажется, я начинаю тебя понимать.
— Неужели?
— Да. Ведь мы с тобой так похожи — ты и я!
— Что ж, ты прав.
Эллиот смотрел, как рыбы тычутся носами в стенки аквариума, словно пытаясь обрести свободу, даже если бегство из-за стекла будет стоить им жизни. Эллиот взял Либерти за руку.
— Как и твои рыбки, ты всегда ощущала себя в ловушке. Сначала по вине обстоятельств, затем из-за Ховарда, теперь из-за меня. Разве я не прав?
Либерти отвела глаза:
— Эллиот, прошу тебя, не надо.
— Тебе хотелось, чтобы Ховард был так же привязан к тебе, как и ты к нему.
— Я отказываюсь говорить с тобой о нем. — Ее нежные руки дрогнули в больших и теплых ладонях Дэрвуда.
Эллиот ощущал себя полным негодяем, заставляя ее признаться, но второе «я», эгоистичное, не могло смириться с мыслью, что Либерти испытывает к Ховарду благодарность. Ему хотелось обладать ею полностью, без остатка.
— Но он никак не проявлял своих чувств.
— Я понятия не имею, какие чувства испытывал Ховард!
— И тебе не хочется этого узнать? Когда Либерти наконец подняла на него глаза, в них стояли слезы.
— Только не сегодня.
Эллиот задумался. Интуиция подсказывала ему, что хорошо бы уладить все именно сейчас. Однако ему не давал покоя образ той Либерти — самозабвенной, щедрой, которая дарила ему сегодня ночью свою любовь. Дэрвуд тотчас устыдился своих мыслей и решил не понуждать ее к принятию нужных ему решений. Ведь именно Либерти помогла ему избавиться от тягостного одиночества, преследовавшего его долгие годы. Сегодня, хотя бы сегодня, он должен принять во внимание ее чувства.
— Ты права, — согласился он, нежно обнимая ее. — Завтра на это у нас с тобой будет масса времени.
На следующий день после обеда Либерти сидела одна за столом, не решаясь прочитать послание Ховарда. Наконец дрожащими пальцами взяла сложенный листок. Она оттягивала, как только могла, этот момент, и все-таки он настал. Какая-та часть ее существа продолжала противиться неизбежному, словно понимала — написанное Ховардом оставит в ее душе неизгладимый след до конца ее дней. Его слова никогда не померкнут в ее сознании, не отойдут на второй план.
Иногда Либерти казалось, что ее удивительная память — это ее проклятие. Она посмотрела на рыбок в аквариуме и вспомнила Эллиота. Он был прав прошлой ночью. Рыбки напоминали не только о ее отношениях с Ховардом, но и о ее отношениях с ним, Эллиотом. Он не в состоянии дать ей одну простую вещь, какой ей не хватает больше всего, — свою любовь. Эллиот ни за что не хочет расстаться с той броней, в которую заковал свою душу. Слишком много людей, в том числе и Ховард, оставили на ней незаживающие раны.
Либерти задумалась о том, что в который раз оказалась в привычной для себя ситуации, когда ей ни за что не получить того, о чем она мечтает сильнее всего на свете. Как и Эллиот, она провела долгие годы в надежде встретить любовь, которая согреет душевным теплом. С нестерпимой тоской и грустью поняла она, что своим посланием Ховард ранит ее сердце не меньше, чем осознание того печального факта, что Эллиот больше заинтересован в том, чтобы никого не пустить к себе в душу, нежели допустить туда ее, Либерти.
Либерти взломала печать, осторожным движением развернула лист бумаги и разложила на столе. Почерк у Ховарда был твердый и четкий, словно он писал письмо загодя, до того, как болезнь отняла у него последние силы. На какое-то мгновение у Либерти все поплыло перед глазами — это предательские слезы наполнили глаза, но она решительно смахнула их и принялась читать.
Моя дорогая Либерти!
Если ты сейчас читаешь эти строки, то только потому, что меня больше нет в живых. Могу только предполагать, как много тебе понадобилось времени, чтобы найти это письмо. Но я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, как, впрочем, и в способностях Дэрвуда. И хотя мне казалось, что должен немного помочь вам обоим, я тем не менее почти уверен, что вы обнаружили Арагонский крест. Передай Дэрвуду, что я благословляю его, и пусть он поступит так, как сочтет нужным.
Я уже стар и, как и большинство людей в моем возрасте, начинаю по-иному смотреть на собственную жизнь. То, что когда-то для меня так многое значшю, теперь не представляет былой ценности. В отличие от Дэрвуда мне, однако, недостает мужества. Я ничуть не сомневаюсь, что ты будешь глубоко переживать мою кончину. Знаю, тебе придется нелегко, причем во всех отношениях. Но это не моя вина. Думаю, тебе хватит стойкости и душевной щедрости, чтобы простить меня. Знай, что я желал тебе в этой жизни только самого лучшего.
То, что я тебе сейчас расскажу, возможно, покажется тебе чем-то малопривлекательным, и тем не менее мне самому трудно поверить, как долго я хранил эту тайну. Либерти, я любил тебя всем сердцем, хотя ты об этом и не догадывалась. То, что мы в тот вечер встретились на аукционе, отнюдь не совпадение. Я знал, что тебе захочется получить пудреницу. В свое время, за шестнадцать лет до этих событий, я подарил ее твоей матери в знак любви и уважения. Я любил твою мать всем сердцем, однако по молодости и гордости не решился жениться на ней. Она была балериной, а в то время мой титул, мое положение в обществе значили для меня гораздо больше, чем мои чувства.
Как, однако, я был рад, когда увидел, что ты, моя дочь, выросла гораздо более сильным и стойким человеком, чем я сам. И если я недостоин тебя, то, поверь, мне самому от этого горько. Моя единственная надежда, мое самое горячее желание — чтобы ты наконец обрела покой. Если все случилось так, как я и задумывал, то ты уже замужем за Дэрвудом. Он прекрасный человек. Несмотря на всю нашу вражду, я готов признать, что мне до него далеко во многих отношениях. Есть в нем честь, мужество и доблесть. Это тот человек, на которого ты всегда можешь положиться.
