Каролин Терри - Короли алмазов
— Я не могу не посещать поселки. Это моя обязанность проверять, есть ли у рабочих еда и каковы условия их жизни. К тому же я сделал прививку. Но я постараюсь быть особенно осторожным, — пообещал Корт. — Обещай сделать то же самое.
— Может быть мне следует перестать ходить в больницу, — медленно произнесла Энн. — Там отмечена крупная вспышка болезни, и в тамошних условиях будет трудно сохранять осторожность.
Слова Энн оказались пророческими; на следующий день Генриетта начала жаловаться на головную боль и ломоту в спине, как при простуде. Она легла в постель, но ее состояние все ухудшалось, и к ночи началась рвота и поднялась высокая температура. Вскоре появилась сыпь, и испуганная Энн послала за доктором.
— Но она же сделала прививку, — удивлялась Энн. — Откуда могла взяться оспа?
Муж Генриетты с трудом пробормотал сквозь сотрясавшие его рыдания.
— Нет! Нет!
— Пьер, почему ты говоришь «нет»?
— Она притворилась, что ей нужно уйти, пообещав потом вернуться для прививки, но не вернулась. Она слишком ее боялась.
— Ты должен был сказать мне об этом! — Энн закрыла лицо руками. — Или она должна была сказать мне! Пьер, а ты?
— Да, мадам, — чуть слышно выдохнул он.
— Слава Богу! Я хочу, чтобы ты проверил, все ли слуги в доме были привиты, а потом поможешь мне приготовить для Генриетты постель в свободной комнате в дальнем конце конюшни.
Пьер молча смотрел на нее, а Мэтью взорвался.
— Генриетта будет немедленно удалена из дома. Она отправится в больницу.
— Нет!
— Она не останется здесь, чтобы не перезаразить весь дом. — Викки прежде всего подумал Мэтью. Викки.
— Она останется здесь и не заразит никого, потому что всем остальным были сделаны прививки.
Мэтью отвернулся и посмотрел в окно, так чтобы никто не заметил беспокойство в его взгляде. Он не мог заставить себя признаться, что не сделал прививку, что был так занят, что забыл о ней. Потом он немного успокоился, подумав, что Викки была сделана прививка — с ней будет все в порядке. Иначе не может быть. Однако, увезут Генриетту в больницу или она останется здесь, инфекция уже проникла в дом. Сам же Мэтью не мог здесь оставаться.
— И кто, по-твоему, будет за ней ухаживать? — Мэтью было бы спокойнее, если бы Генриетту отправили в больницу.
— Я, — решительно ответила она.
— Ты сошла с ума. Окончательно сошла с ума!
— Я привезла Генриетту в Кимберли, — спокойно сказала Энн. — Я за нее отвечаю и буду ухаживать за ней.
— Но я здесь не останусь. Я ухожу в клуб.
— Естественно ты можешь идти, куда угодно, — ответила Энн, — но ты не помешаешь мне сделать то, что я считаю правильным.
Мэтью вышел из комнаты, хлопнув дверью, и Пьер поспешил за ним. У себя в спальне Мэтью с облегчением вытер пот со лба. Его отсутствие будет воспринято, как следствие его скверного характера и упрямства, и никто не заподозрит правду. Он приказал уложить кое-что из одежды и отправить вещи в клуб, потом пошел в детскую попрощаться с Викки, но уже взявшись за ручку двери, остановился. Он не видел Генриетту уже несколько дней и был уверен, что не был в контакте с больной. В любом случае, у Викки должен быть иммунитет. Но все равно Мэтью решил не рисковать. Он опустил руку и с тяжелым сердцем покинув дом, поехал в приемную Джеймсона на запоздалую прививку.
В гостиной Энн с усталой улыбкой обратилась к Корту.
— А куда пойдешь ты, Джон?
— Я останусь здесь. Может быть, я как-то смогу помочь.
— Конечно! Присмотришь за Викки вместо меня? Я буду в изоляции с Генриеттой, и самое тяжелое для меня будет беспокойство о дочери.
Корт кивнул и ободряюще прикоснулся к ее плечу.
— Как было бы прекрасно, — тихо сказала Энн, — если бы Мэтью тоже беспокоился о Викки и старался мне помочь.
Дом был построен в виде несимметричной буквы Т; общие комнаты находились в центральной части, а спальни занимали оба крыла. Чернокожие слуги спали в постройке на конном дворе. В дальнем конце конюшни была одна свободная комната; туда Энн и велела поместить Генриетту. Ей удалось втиснуть две кровати в крохотную комнату и обеспечить строгую изоляцию. Только Пьер мог приближаться к комнате и то только для того, чтобы поставить у двери еду и воду.
Генриетта металась на узкой постели и бредила. Все ее тело, лицо и руки было покрыто сыпью, и скоро вся кожа превратилась в сплошную гноящуюся рану. Ее била дрожь и мучила жажда. Спустя четыре дня гнойники прорвались, ранки стали затягиваться коркой и ужасно чесаться. Энн пыталась удержать руки Генриетты в покое, но это ей не всегда удавалось, и на лице Генриетты, там где она сдирала засохшую корку, оставались глубокие шрамы. Потом температура спала, а как только короста сошла, Энн поняла, что кризис и опасность заражения миновали. Но даже после этого они оставались в изоляции еще несколько дней; в эти дни Энн особенно беспокоилась о Викки и Мэтью, думала о хозяйстве, а Генриетта молча сидела перед зеркалом, с ужасом глядя на свое обезображенное лицо. Ее кожа стала жесткой и бугристой, как корка хлеба, и все еще сохраняла ярко-розовый цвет.
— Пьер, — тихо произнесла Генриетта. — Как я встречусь с Пьером?
— После оспы всегда остаются отметины, — мягко сказала Энн, — но цвет кожи станет нормальным, и шрамы поблекнут. Пьер любит тебя, и я уверена, что он любит тебя не только за твое лицо.
— Я не представляю, как он решится подойти ко мне. Сможет ли прикоснуться ко мне? — и из глаз Генриетты полились слезы.
— Ну, конечно, ведь он так соскучился за эти дни, — успокоила ее Энн. — Ну, взгляни в зеркало еще раз. Твои глаза не изменились, верно? Прекрасные глаза, Генриетта, большие и темные, и они скоро снова будут яркими и блестящими. И волосы у тебя замечательные, хотя сейчас, может быть, они выглядят не лучшим образом, потому что я не смогла как следует расчесать их. Оставайся здесь, а я пришлю сюда Пьера.
— Нет! — взмолилась Генриетта. — Не сейчас. Прошу вас, миледи, я не хочу пока никого видеть.
— Ты должна, — твердо сказала Энн.
Она вышла из конюшни и направилась к черному ходу дома, радуясь теплым лучам солнца на своих бледных щеках. Три прошедшие недели утомили ее больше, чем она осознавала. Платье свободно болталось на ней; глаза на похудевшем лице глядели тускло и устало.
Дом показался ей огромным, прохладным и просторным после тесноты лазарета. Пьера на кухне не было, поэтому Энн поддалась искушению и потихоньку поднялась в детскую. Викки спала в своей кроватке, зажав крохотный пальчик во рту. Она была такая милая, что Энн не выдержала и нарушила одно из своих собственных правил: взяла на руки ребенка и разбудила его. Девочка не заплакала, а просто открыла глаза и, узнав мать, улыбнулась. Глаза Энн наполнились слезами; она прижала к себе дочь, вдохнула знакомый родной запах и подумала, какой спокойной растет ее малышка — она даже не смогла вспомнить, чтобы Викки когда-нибудь плакала.
