Ани Сетон - Очаг и орел
Однажды декабрьским вечером, когда они с Ивэном сидели за обедом, Эспер упомянула об этом. Она приготовила густую похлебку из рыбы, мидий, свинины и овощей. Ей пришлось тащиться по слякотным улицам на Вашингтонский рынок, чтобы купить пикшу, мидии и соленую свинину. Эспер воспользовалась знаменитым рецептом «Очага и Орла», который включал рыбу, свинину и большое количество картофеля, жареного лука, молока и сметаны. Сьюзэн еще обычно добавляла немного мускатного ореха, но орехи были дороги, к тому же у Эспер не было ступки. Весь день похлебка томилась у горячей печки, и результат доставил Ивэну огромное удовольствие.
Он откинулся на жестком скрипящем стуле и скрестил ноги.
— Ты хороший кулинар, моя дорогая, — сказал он. — Просто удивительно, какие райские блюда ты можешь приготовить на этой жалкой развалине.
Эспер улыбнулась, смакуя разливающееся по телу тепло, ощущение сытости и благодушное настроение мужа. Странно, что двое людей могут жить рядом и не быть по-настоящему близкими, наши жизни бегут по двум параллельным колеям, думала Эспер. Она и Ивэн казались ей двумя крошечными муравьями, попавшими в эти колеи. «Какая странная фантазия, — Эспер смутилась. — У меня никогда не было таких безобразных мыслей, когда я дома писала стихи. Ах, но тогда каких только фантазий у меня не было! Золотые и серебряные замки, принцы и необыкновенные романы».
— Ивэн, — обратилась она к мужу, — я читала рассказ в журнале Эплтона о жизни одного художника и роман миссис Олды Броутон. То, что там описывается, совсем непохоже на нашу жизнь и, как я думаю, на жизнь твоих знакомых художников.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Ивэн.
Колеблющийся свет лампы отбрасывал на Эспер щадящие тени. Ее волосы, в последнее время казавшиеся безжизненными, отливали бронзой.
— Ну, те художники, о которых я читала, всегда веселы, даже если и бедны. Они поют, читают стихи и устраивают вечеринки с манекенщицами, пьют вино из их туфелек. Студии этих художников украшены яркой парчой, и у них в мастерской всегда стоит мавританский диван, небрежно заваленный подушками.
Ивэн засмеялся:
— А они когда-нибудь работают?
Эспер после недолгого колебания тоже рассмеялась:
— Наверное. Они голодают и борются, их сердца разбиваются, они в отчаянии, затем вдруг…
— Они контрабандой протаскивают свою картину мимо жюри, которое до этого отвергло ее, вешают в салоне, конечно. Публика в восторге, критики падают в обморок, а затем отталкивают друг друга в борьбе за привилегию коснуться руки этого гения. Весь Париж у его ног. После этого у него нет никаких забот, но он не позволяет славе и богатству испортить его. Он женится на чудесной девушке из провинции, терпеливо ждавшей его, или на юной модели, чистой, как подснежник, несмотря на ветреную жизнь и мавританский диван.
— Так ты читал «Сердце художника»! — воскликнула Эспер со смехом.
— Нет. Но я даже могу закончить эту историю. Наш герой становится прекрасным семьянином, качая своих малышей на обтянутом бархатом колене, и продолжает создавать шедевры одной рукой, другой лаская детей. Все очень счастливы, особенно милая маленькая женушка, теперь усыпанная бриллиантами.
— Но разве так не бывает? — разочарованно спросила Эспер. — По крайней мере веселье и жизнь настоящим мгновением. Считается, что художники непрактичны и…
— В Париже, я думаю, это называют богемным образом жизни, — перебил ее Ивэн. — Я разочаровываю тебя в роли художника. Может быть, тебе следует помнить о моем происхождении янки из среднего класса, не похожем на твое собственное, — его стул проскрипел по полу, и Ивэн встал. — По крайней мере я становлюсь примерным семьянином, — в его голосе послышалась неожиданная злоба.
Эспер вздохнула, момент близости, как всегда, был безнадежно испорчен, правда, это не причинило ей обычной боли.
Ивэн надел пальто и обмотал шею шарфом. Эспер вяло следила за его действиями. В последние дни даже мысли и чувства требовали усилий. Все чаще на нее наплывала страшная усталость. Вот и сейчас в голове Эспер зашумело, и похлебка, такая вкусная, стала тяжело давить на желудок.
— Я приду поздно, — сказал Ивэн, несколько смягчившись. — Ты выглядишь очень усталой, Эспер. Иди спать. Я отрегулирую печку, когда вернусь.
Рождество и Новый Год они не праздновали. Из дома пришли письма и посылки с коробками домашнего печенья и шерстяными носками от Сьюзэн. Письмо матери было невыразительным, а Роджер сообщал дочери и зятю, что он занялся изучением арабского языка и был поглощен этим до такой степени, что снова задержалась работа над «Памятными событиями». Он считал, что дочь наслаждается городской жизнью, такой интересной и разнообразной, вращаясь в обществе молодых талантливых художников, и думал о ней с самой глубокой любовью.
Сьюзэн была более прозаична.
«Дорогая Хэсс, — писала она. — Как ты себя чувствуешь? Старайся не перетруждаться. Сухая корка, смоченная бренди, обычно останавливает тошноту, если она тебя еще беспокоит. Не можешь ли ты приехать к нам в марте? У меня нет возможности оставить гостиницу, кроме того, я не испытываю никакой склонности к путешествиям. Дай мне знать, у тебя еще есть время. На Франт-стрит был большой пожар. Причалы Брауна и Леджера сгорели. Привезли новый насос, но он не слишком помог. Ветер был западный, и мы изрядно поволновались, но слава Богу, все кончилось благополучно.
В прошлом месяце я подала сто семьдесят один обед, получив хорошую прибыль. Дважды пришлось использовать гостиную. Вчера заходил мистер Портермэн. Он купил новый кабриолет и пару гнедых, а также строит роскошный дом на Плезэнт-стрит. Ну, я думаю, пора закругляться, так как больше новостей нет. Мы с отцом чувствуем себя хорошо. Передай привет мистеру Редлейку.
Любящая тебя мама
Сьюзэн Доллибер-Ханивуд».
Эспер много раз перечитывала оба письма. Сцены, которые они вызывали в воображении, не были яркими, однако несчастливое состояние постоянно заставляло ее вспоминать о родном городе. Эспер лежала в постели, дрожа под тонкими одеялами, и представляла картину пожара на Франт-стрит, крики, звон церковных колоколов, топот бегущих ног, шипение и грохот нового насоса, волнение и страх, витающие в дымном воздухе. Но она не могла представить Франт-стрит без причалов Брауна и Леджера.
Эспер не могла представить себе такой наплыв посетителей, вынудивший Сьюзэн обслуживать их в святая святых — гостиной, Она отсутствовала всего лишь шесть месяцев, и уже произошли изменения в доме, казавшемся неизменным, и это причиняло ей боль, как обдуманное предательство. Эспер знала, что ее рассуждения неблагоразумны, однако чувство потери не оставляло ее.
