Анна Рейн - Холодная

— Извини, — пробормотал он и перестал сдерживать себя. На то, чтобы достичь вершины у него едва ли ушло двадцать секунд… Он был отвратителен сам себе: все-таки ему следовало уйти. Но он не смог: желание взяло верх над ним. А Эмма все так же безвольно лежала под ним, раскинув руки и ноги. Медленно он вышел из нее. Женщина поморщилась и издала недовольный стон.

— Извини, — повторил он, поднял свой халат и ушел к себе.

Как-то отстраненно Эмма поняла, что он не захотел остаться с ней, — вероятно она была ему отвратительна. С трудом она повернулась на бок. Вот вам и наслаждение… Когда она услышала, как щелкнул замок на двери между их спальнями, она заплакала.

Утром Эмма проснулась поздно и в подавленном настроении. Кажется, она обнаружила, что очередное утверждение — будто мужчина получает удовольствие с любой женщиной, стоит ему лишь излить в нее семя — оказалось неверным. Конечно, Теодор был возбужден, но вот испытал ли он удовольствие?.. Может быть, он всего лишь «унял желание…» Она снова беззвучно заплакала. Полный провал. Ведь он сам просил ее не скрывать своих реакций — а в результате она стала ему противна…

Может быть, ей хотя бы повезет во второй раз и она забеременеет. Она по-прежнему будет настаивать, чтобы он приходил к ней, только будет отказываться от удовольствия. Да и какое это удовольствие? Она бы не хотела испытать те муки, что испытала прошлой ночью, не хотела вновь почувствовать ту изматывающую дрожь.

Он даже не поцеловал ее в губы…

Весь день она не выходила из своей комнаты — ей не хотелось ни с кем встречаться. Кэтрин принесла ей еду и была тут же отослана. Эмма рассматривала луну и звезды и ненавидела их. Они были фальшивыми. Они были бриллиантами.

Вот наступила ночь, и снова пришел Теодор.

— Добрый вечер, — тихо поздоровался он.

— Добрый вечер, милорд, — тихо ответила она.

— Ваше желание… все еще в силе? Вы по-прежнему желаете ребенка?

— Да, — кивнула она, не глядя на него.

— …Как вы хотите сегодня?

— Быстро.

— Тогда… ложитесь.

Эмма прошагала к кровати и легла в рубашке поверх одеяла. Но видит Бог, он не мог просто взобраться на нее и «исполнить супружеский долг». Теодор сел рядом с ней на кровать.

— Эмма…

Она открыла глаза.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что случилось вчера. Я весь день думал о прошлой ночи, но я не знаю, что я сделал не так, …что-то сделал. Тебе было плохо.

Она нахмурилась, закусила губу.

— Не то чтобы плохо… Просто… это было слишком хорошо и… слишком долго.

— Ты плакала.

— Я не могла больше выносить это… То, что было.

— Прости.

Эмма кивнула.

— Значит, ты были мрачным не потому, что я стала противна тебе?

— Я был противен сам себе.

Эмма, теперь полностью успокоенная, припомнила их вчерашний разговор.

— Ты не обещал мне удовольствия, Теодор. Вчера ты мне ничего не обещал.

Он задумался на мгновение.

— Да, пожалуй. И еще я прошу прощения, что остался потом.

— Но я сама позвала тебя.

— Это не оправдывает меня. Я причинил тебе боль.

— Просто неудобства, — возразила она.

Он пристально глядел ей в глаза, но она была честной, поэтому ей не составило труда выдержать его взгляд.

— Хорошо, — напряжение отпустило Теодора. — Значит, быстро?

— Как хочешь, — слегка улыбнулась Эмма. Если она не была ему противна, она готова снова помучиться.

Изгиб ее губ вдруг показался Теодору очень соблазнительным. Он нерешительно наклонился — а Эмма потянулась ему навстречу. Поцелуй. Он целовал ее. Он восхитительно пах. Он восхитительно целовался. Она любила его. Но не могла сказать об этом. Лишь простонала. Какое это наслаждение — целовать того, кого любишь! Какое счастье — ощущать его ласки всем телом. Какое удовольствие — знать, что твое наслаждение приносит радость ему.

И она извивалась в его объятиях, прижимала к себе все крепче, почти желая испытать те мучения, что настигли ее вчера… Но все получилось иначе. Она на мгновение взлетела в никуда и медленно вернулась в мягкую постель, в объятия мужа. Он поцеловал ее — она почувствовала свой запах на его губах и лениво улыбнулась. Тогда он наконец овладел ею.

В эту ночь он снова ушел к себе, когда все закончилось. Эмма напряженно ждала, но не услышала, чтобы он закрыл дверь на ключ. Спустя несколько минут она заснула.

Они встретились за завтраком.

— Доброе утро, — улыбнулась Эмма, с удовольствием вспоминая прошлый вечер.

— Доброе утро, Эмма, — сдержанно улыбнулся Теодор. Невозможно было понять, о чем он думает. Они завтракали в тишине, как это было всегда, но нынче утром тишина была другой, нежели обычно.

Взгляд Эммы остановился на губах Теодора, и она сразу вспомнила его ласки. Ей вдруг стало жарко, и она отвела взгляд.

Теодор отметил, что может быть доволен собой — женщина, с которой он провел ночь, глядя на него, вспоминает эту ночь с удовольствием и некоторым возбуждением. Губы ее приоткрылись, грудь тяжело вздымалась. Он закатил глаза на мгновение: прочь мужское самодовольство!

— Если у тебя не запланировано на сегодня никаких важных дел, приглашаю тебя на верховую прогулку, — сказал он. — Я собираюсь навестить некоторых своих арендаторов.

— О, с удовольствием.

Поездка продлилась около трех часов. Давно Эмма не испытывала такого удовольствия, такого ощущения полноты жизни. Арендаторы помнили ее и вели себя чрезвычайно осторожно — и Эмма вела себя так же, твердо решив изменить их — и Теодора — мнение о себе. Она слушала, как фермеры отчитывались барону, просили сделать что-нибудь срочное или задавали вопрос, и не без удивления воспринимала точные, короткие ответы мужа, полные интереса к насущным делам поместья, даже — на первый взгляд — не очень существенным. Эмма не вмешивалась, если только Теодор не просил ее совета.

Напоследок они остановились у реки. Теодор помог Эмме слезть с седла, и она оказалась напротив него — хороший момент для поцелуя. Но муж улыбнулся и отпустил ее. Эмма незаметно вздохнула: он не будет целовать ее во «внепостельное» время. А жаль…

Теодор подал ей руку, и они молча пошли вдоль берега. Эмма грустно размышляла, не поцеловать ли ей самой Теодора.

Теодор задавался вопросом, не совершает ли он ту же самую ошибку, что и в прошлый раз, взращивая в себе привязанность к жене. Но в силу своего характера он не мог долго таить на человека зло или питать неприязнь к нему. А уж к Эмме, которая столько перенесла за последний год, тем более ощущал нечто особенное. Она была его женой. Он спал с ней последние два дня. Она была беременна от него и — из-за него же — потеряла столь долгожданного ребенка. Если бы он выбрал другое время, чтобы учить ее уму-разуму, может быть, их ребенок остался бы жив. Похоже, что сама Эмма не винит его, но он не мог избавиться от чувства вины. Может быть, для этого он и привел ее сюда, — чтобы поговорить.