Возлюбленная распутника - Виктория Анатольевна Воронина
Мейбелл с гордостью и восхищением смотрела на своего возлюбленного, сознавая, что не только модному костюму он обязан безграничным обаянием. Положим, много кавалеров, имеющих тугую мошну, могут позволить себе приобрести такой роскошный костюм, очень украшающий внешний облик. Но мало кто из них мог держаться с такой уверенностью и точно рассчитанной долей высокомерия как лорд Эшби, делающих мужскую красоту совершенно неотразимой.
Альфред Эшби проигнорировал пылкие взгляды, которые на него бросала его невеста, и обратил все свое внимание на сыновей и дочь. Он коротко благословил каждого из них по отдельности, после чего первым сел за обеденный стол. Это послужило знаком для его сотрапезников занять свои места. Все с готовностью уселись и с аппетитом принялись за ужин.
За столом граф Кэррингтон преимущественно разговаривал с месье Жермонтом и миссис Таллайт, интересуясь подробностями той жизни, которую они вели в его отсутствие. Особенно его интересовало не вызывали ли лишнего внимания его дети со стороны властей. И Мейбелл заметила, что когда Альфред смотрел на сыновей и дочь, то в его глазах, не смотря на тщательно хранимое внешнее спокойствие, скользили и нежность, и затаенная радость от их присутствия. Со своей невестой он держал себя подчеркнуто сухо, как бы говоря ей, что она еще не прощена им. Но, не смотря на подчеркнутую отчужденность своего возлюбленного, Мейбелл в первый раз за долгое время уснула абсолютно счастливой, прижимая к себе Арабеллу. Ее дети были рядом с нею, а большего ей пока не требовалось. И что может сравниться со счастьем матери снова обревшей свое единственное дитя!
Следующие дни Мейбелл всецело посвятила детям, как бы наверстывая то упущенное время, когда ее не было рядом с ними. Она вникала во все их дела, охотно рассказывала им сказки, и даже присутствовала на уроках, которые месье Жермонт давал мальчикам. Француз был только рад ее присутствию, говоря, что она чрезвычайно благотворно действует на юных шалопаев, и они делаются более дисциплинированными на занятиях. Но особенно радовала молодую леди Уинтворт ее крошка Арабелла, которая стала чрезвычайно самостоятельной барышней. Мейбелл рассталась с нею, когда она еще ползала по полу, а теперь девочка весьма бойко бегала из угла в угол, и даже усилий нескольких нянек не хватало, чтобы ее угомонить. Однако живость Арабеллы была ее матери только в радость. Похоже, и Альфред Эшби разделял с нею привязанность к детям. С их приездом он покинул свою раковину в виде кабинета, и стал принимать участие в ежедневных семейных трапезах. Его отношение к Мейбелл смягчилось: постепенно он начал разговаривать с нею без раздражения, искренне интересуясь, как его дети проводят время. И девушка снова начала питать надежду на примирение со своим непреклонным женихом.
Скоро число обитателей Филдхилла пополнилось еще одним живым существом. Прибился к ним рыжий кот — голодный, тощий, робкий, да еще и подслеповатый. Старая Дженни хотела прогнать его с помощью кухонного веника, но Мейбелл, сжалившись над несчастным животным, остановила свою няню.
— Что за дом без кота⁈ Дженни, пусть он останется, — сказала она, и Дженни, привыкшая всегда выполнять желания своей любимицы, отступила от дрожащего мурлыки.
Мейбелл назвала своего нового питомца за его подслеповатость Моул — Крот. За последующий месяц сытой жизни Моул раздобрел, и даже немного обнаглел. Везде он успевал подкрепиться, — то на кухне, то в господской столовой, где его подкармливали за то, что он мог очень галантно просить угощение. Почувствовав еду, кот подходил к сидящему за столом человеку, садился на задние лапы, легонечко бил передней лапой по ноге, а когда на него обращали внимание, с придыханием произносил еле слышимое «мяу!». Таким манером Моул обходил всех трапезничающих, и, как правило, не знал отказа. Начинал он обход со своей покровительницы Мейбелл, которая давала ему то, что он больше всего любил — запеченную рыбу или жареную печенку. Затем Моул отправлялся просить еду у мальчиков, гувернера и экономки Таллайт, и завершал свой обход графом Кэррингтоном.
Несмотря на то, что Альфред Эшби не терпел кошачьего племени, Моул особенно к нему льнул, и не обижался, когда граф не слишком вежливо его выпроваживал.
— От вас исходит хорошая внутренняя сила, ваше сиятельство, полная надежности и уверенности, вот люди и животные тянутся к вам, — добродушно сказала графу Кэррингтону Гвинет, с улыбкой наблюдая эту картину.
— Весьма обязан вам за столь лестное обо мне мнение, Гвинет, но все же, заберите от меня это надоедливое животное, и распорядитесь, чтобы его кормили где-нибудь возле кухни, — строго сказал граф Кэррингтон, снимая со своих колен взобравшегося туда кота.
Но Моул сильно привязался к Альфреду Эшби. Регулярно провожал его на прогулку, и встречал, когда граф возвращался в дом. Оставалось совершенной загадкой, как кот угадывал дорогу, по которой намеревался идти его хозяин. Мейбелл шутливо называла Моула своим товарищем по несчастью — оба они старались расположить к себе графа Кэррингтона, и оба отнюдь не преуспели в этом деле.
Размеренность жизни обитателей Филдхилла нарушил приезд большой дорожной кареты незадолго до Рождества. Девушка настороженно следила из окна, как кони волокли ее по глубокому снегу к парадному подъезду. Больше всего на свете она опасалась незваных визитеров, и особенно таких, которые могли бы увезти от нее ее жениха. Мейбелл поспешила накинуть на себя плащ и быстро спустилась вниз, желая разобраться, кто и зачем посетил семейство Эшби.
Она уже вступила на крыльцо, когда карета остановилась и из нее начал выходить Джордж Флетчер со своей спутницей. Это была очаровательная светловолосая девушка небольшого роста, которая казалась маленькой рядом с высоким молодым человеком. Ее новое платье было из бархата цвета топаза, а чулки и туфли в
