Шэна Эйби - Столетнее проклятие
— Нет, — отрезал Маркус.
— Что ж, хорошо, — прошептала Абигейл, и на лице ее отразилась великая печаль. — Я понимаю твои чувства. Тогда, милорд, не согласишься ли ты сделать хоть небольшое послабление? Ты войдешь в спальню вместе со своей женой, а твои люди пусть останутся снаружи. Излишний шум может повредить барону, а ты, я уверена, сумеешь защитить ее и сам, не так ли?
— Да, — отрешенно проговорила Авалон. — Сумеет.
Маркус удивленно глянул на жену, но она смотрела на дверь, словно уже догадывалась, что за ней скрывается.
Тогда Маркус коротко кивнул, зная, что Бальтазар и Хью будут поблизости и сумеют справиться с любой напастью. Да и в окрестностях замка довольно его людей.
— Тогда войдите — просто сказала Абигейл и распахнула перед ними дверь. Маркус вошел первым, за ним — Авалон.
Ей казалось, что все это происходит во сне; ноги отяжелели и едва слушались ее, руки бессильно повисли, голова была пуста. Странно, чем ближе подходила она к огромной, задернутой черными занавесями кровати в глубине спальни, тем острее становилось это чувство.
Она видела перед собой широкую спину Маркуса. Он настороженно озирался в почти пустой комнате, и меч в его руке тускло мерцал в полумраке.
В единственном канделябре, стоявшем около кровати, все свечи давно погасли и оплыли, превратясь в бесформенные комки воска. Спальню освещал только факел, горевший на дальней стене.
В детских воспоминаниях Авалон эта комната была не так велика, но, быть может, она ошибалась. Эту спальню всегда занимал барон де Фаруш, как бы его ни звали, Джеффри, Брайс или Уорнер. Возможно, во времена ее отца здесь было побольше мебели и не так бросалась в глаза зловещая пустота перед черной безмолвной кроватью.
До чего же отяжелели ее ноги, до чего же долго идти к кровати… Маркус был уже там. Он оглянулся на Авалон, в который раз испытующе осмотрел комнату, отыскивая возможные ловушки. Ну да это не важно. Самое важное сейчас — дойти до кровати. Надо поторопиться.
Как во сне, Авалон подняла руку и взялась за черную занавеску. Тяжелая ткань зашуршала, сдвинувшись с места. Шорох был сухой и отдаленный.
За черной занавеской тоже было черно. На кровати простерлось неподвижное тело, на подушках белели пряди блеклых, песочного цвета волос. И — запах. Приторный, тошнотворный, жуткий.
Кровь пролилась повсюду, пропитала шкуры и одежду, потемнела и засохла. Во мраке, который царил за черными занавесками, казалось, что и кровь черная, тускло отливающая в свете факелов. Отсюда исходил запах недавней смерти.
Авалон осознала все это в тот самый миг, когда что-то зловеще и резко свистнуло над самым ее ухом.
Маркус оттолкнул Авалон, приняв на себя этот смертоносный свист.
Они вместе упали на пол, покатились, путаясь в тяжелых складках черных занавесей; ткань оглушительно затрещала, обрываясь с кровати. Под собой Авалон ощутила обмякшее тело Маркуса; к запаху застарелой крови прибавился свежий. Черные плотные занавеси обмотали ее ноги.
Авалон с усилием приподнялась, торопливо сдирая с ног непослушную ткань, и тут же поняла, что опоздала.
— Не двигайся, дорогая кузина, — донесся от дверей хриплый голос Абигейл.
Авалон подняла глаза и увидела, что Абигейл уже успела перезарядить арбалет и теперь, приложив его к плечу, целится прямо в нее.
Дубовая дверь у нее за спиной была заперта на засов.
Маркус не шевелился. Авалон, чуть повернув голову, видела ярко-зеленое оперение стрелы, которая торчала из его плеча. Почему он лежит недвижно? Либо мертв…
«…нет, нет, суженый мой, только не это!..»
… либо при падении ударился головой о край кровати и потерял сознание. А может быть, только притворяется.
Ощущение, что все это происходит во сне, не исчезло — лишь изменилось. Теперь Авалон с убийственной ясностью видела Абигейл — рыжие растрепанные пряди, лихорадочный румянец на скулах, блестящее острие стрелы, нацеленной прямо в грудь Авалон.
— Хвала господу, что ты приехала, — в который раз повторила Абигейл, и голос ее опять прозвучал совершенно искренне. — Я знала, что господь сжалится надо мной, — и он сжалился. Он предал тебя в мои руки.
— Стало быть, ты тогда понапрасну истратила двадцать золотых шиллингов? — отозвалась Авалон. — Двенадцать лет назад ты заплатила впустую. Пикты меня не убили.
— Кто же знал? — легкомысленно отозвалась Абигейл, ухитрившись даже повести плечом, не меняя позы. — Кто бы мог подумать, что ты выживешь? Авалон медленно повернула голову. Абигейл постучала пальцем по гладкому ложу арбалета.
— Лучше так не делать, кузина. Я пока еще не готова убить тебя. Видишь ли, я кое-что слышала о твоих необычайных воинских талантах, впрочем, это скорее всего пустая болтовня либо колдовство. И тем не менее я ничуть не жажду это проверить.
От горящего факела на пол и стены ложились длинные тени, и Абигейл, окутанная ими, казалась зыбким неразличимым силуэтом. Видны били только лицо и руки, только смертоносный арбалет.
— Я уверена, что Гвинт была ведьмой, — задумчиво продолжала Абигейл. — И вполне возможно, что ты унаследовала от нее этот дьявольский дар. От матери к дочери. Знаешь, когда она испустила дух, я устроила праздник. Я всегда ее терпеть не могла.
Авалон ощутила, как под тяжестью ее тела медленно и тяжко бьется сердце Маркуса. Значит, он жив. Значит, теперь у нее одна цель: ни за что на свете не допустить, чтобы он погиб.
«Я твой», — прозвучал в ее мыслях отдаленный, слабый, но все же смутно знакомый голос. Кто это? Не химера, наверняка не химера — но кто?
— Нет, но до чего же ты обязательная особа! — фыркнула Абигейл. — Я же знала, что ты приедешь. Уорнер говорил — нет, это слишком явная ловушка, но я-то знала твою очаровательную слабость очертя голову бросаться на помощь. Забавно. А Уорнеру так хотелось увидеть тебя, что он согласился бы на что угодно. И вот ты здесь, а я могу только радоваться твоей слепой преданности тем, кто желал твоей смерти.
Между Авалон и ее врагом была пустота — ни увернуться, ни спрятаться. Только Маркус, истекающий кровью, только мертвец на кровати, только черные занавеси, опутавшие ноги. И — последней надеждой — этот смутный голос в ее мыслях…
— Почему ты выстрелила мне в спину? — мед ленно спросила Авалон.
— Я и не стреляла в тебя. Я стреляла в твоего мужа. И попала. Я превосходный стрелок.
— И Брайс в этом убедился, — без тени удивления сказала Авалон.
Губы Абигейл сложились в знакомую самодовольную улыбку.
— Я решила, — сказала Абигейл, улыбаясь, — что перед смертью тебе надлежит пострадать. Это было бы справедливо, ведь ты принесла немало страданий мне. Я убью тебя медленно. Я прострелю тебе руки, потом ноги, одну за другой. А вот Брайс, мой дорогой глупый Брайс, всегда был для меня лишь не большим неудобством, и в него я стреляла наверняка. Он так и не понял, что случилось.
