Тереза Медейрос - Проклятие королевы фей
Она понимала, что это самый жестокий удар, какой она может нанести. Тихий ответ Остина был полон горькой покорности.
— Если ты решишь снова выйти замуж, я солгу богу и королю, и добьюсь расторжения брака. Ты не должна до конца жизни расплачиваться за мою глупость. — Подняв голову, он взглянул жене прямо в глаза. — Но в сердце моем ты есть и всегда будешь моей женой.
Этот торжественный обет доставил Холли дополнительные страдания.
— Единственная моя глупость, сэр, состоит в том, что я полюбила вас!
Выкрикнув эти слова, Холли развернулась и побежала, не видя ничего перед собой, к замку, в последний раз ища убежища в своей комнате в башне.
В треснутом овале зеркальца отражался безупречный овал лица. Слегка изогнутые черные брови, высокие скулы, на которых еще десятилетия время не сможет оставить свой след. Лишь глаза выдавали черную пустоту в ее душе.
Подкрасив губы, Холли провела по ним языком, рассеянно отметив, что помада на вкус гораздо приятнее сажи. Поправив рубиновое ожерелье, она надела на волосы золотую сетку. Пусть муж только посмеет обвинить ее в воровстве! Женщина, которой некогда принадлежали все эти драгоценности, по духу гораздо ближе ей, а не своему внуку. Если муж будет возражать, она просто потребует украшения в качестве платы за полученные им удовольствия.
Безжалостно подавив нестерпимое желание бросить украдкой последний тоскливый взгляд на смятую постель, Холли слегка подсурьмила глаза, оттенив их лихорадочный блеск. «Больше тебе плакать нельзя, — строго приказала она себе, — иначе краска растечется по щекам, и ты станешь похожа на странствующую комедиантку».
Может, и к лучшему, что Остин отсылает ее домой, подумала Холли, прикасаясь пальцами к вискам, пытаясь унять головную боль. Еще одна неделя в обществе мечущегося от крайности к крайности мужа — и у нее на коже появятся неизгладимые морщины. Ни одна женщина не сможет вынести подобные головокружительные взлеты и падения без того, чтобы на лице у нее не остались следы. Не для того она столько лет избегала солнца и натирала кожу овечьим жиром, чтобы стать морщинистой, как Элспет.
Словно вызванная мыслью госпожи, служанка, бесшумно появившаяся за спиной Холли, доложила:
— Миледи, мастер Кэри приготовил лошадей.
Отложив зеркальце, Холли поднялась со стула, надевая мантию, отороченную горностаем.
Элспет ахнула. Она присутствовала при рождении Холли и нянчила нежного ангелоподобного младенца. Она держала пухлую ручку Холли в день ее трехлетия, когда путешествующий арабский принц просил чести взять ее в жены. Двенадцатилетний мальчик плакал и кричал, когда отец Холли ответил отказом, а девочка, презрительно тряхнув черными шелковистыми кудрями, удалилась в парк к прерванной игре.
Элспет видела красоту своей госпожи в разных обличьях, но никогда от вида Холли так не захватывало дух. И никогда она не выглядела столь хрупкой и ранимой.
Она казалась ледяной королевой. Это сравнение испугало Элспет. Лед твердый, но и непрочный: он уязвим перед теплом и рассыпается от удара.
— Элспет, не соблаговолишь ли понести мой шлейф? — спросила Холли, натягивая перчатки, опушенные горностаем. — Мне бы очень не хотелось испачкать его в этом склепе.
Она надменно расправила плечи. Элспет послушно засеменила следом. Холли не собиралась покидать Каер Гавенмор, трусливо поджав хвост. Что ж, сердце ее разбито, но гордость она сохранит нетронутой. Пусть красота ее явится прощальной пощечиной Остину и всей его вероломной родне, живой и давно умершей!
Главная зала и внутренний двор были заполнены зеваками. При виде Холли раздался единый восторженный вздох. Некоторые, подобно Винифриде, в открытую плакали. Другие не стеснялись показать свое злорадство. Возможно, с горечью подумала Холли, отныне их дражайшему господину больше не будут угрожать злые козни красивых женщин.
Кэри ждал во дворе, держа поводья беспокойно переступающих лошадей: пегого жеребца, невысокой гнедой кобылы и изящной серой лошади, подготовленной для Холли. Лицо оруженосца было, как никогда, мрачным. От Холли не укрылся осуждающий взгляд, брошенный Кэри в сторону холма.
Краем глаза она увидела Остина — фигуру, одетую в черное, у могилы матери. Само его присутствие было молчаливым подтверждением правоты его действий.
Презрительно взглянув в сторону мужа, Холли, опершись на руку Кэри, взобралась на серую лошадь и уселась в седле по-дамски, раскинув веером юбки на крупе благородного животного.
Элспет забралась на гнедую кобылу. Кэри, казалось, отчаянно хотелось что-то сказать на прощание, но Холли сидела с таким высокомерным видом, что оруженосец не посмел открыть рта.
Положив руки в перчатках на поводья, она объявила с самоуверенностью молодой королевы:
— Можно трогаться!
И маленький отряд отправился в далекий путь: мимо толпящихся зевак, мимо покосившейся привратной башни, мимо обвалившейся недостроенной наружной стены. Мимо того места, где можно обернуться и насладиться детской иллюзией того, что Каер Гавенмор — небесный замок на облаках.
У Холли больше не осталось веры в воздушные замки и живущих в них принцев. Притворившись, что ей требуется поправить непокорный локон, она поднесла руку к глазу, оставив на белоснежном шелке перчатки одинокое черное пятнышко.
28
Холли постаралась плотнее укутаться в накидку, недоумевая, почему это в августе вместо бодрящей прохлады осени наступила зима, нарушив законы природы. На лес опустилось покрывало тоски. Пронизывающий ветер злорадствовал, швыряя в лицо Холли сухие листья и холодные струи дождя.
Путники уже потратили полтора дня, просидев скорчившись в три погибели среди молодых сосен, уныло глядя на плотную серую пелену дождя. Возможно, они провели бы так еще один день, если бы не высказанное Кэри опасение, что у них кончатся запасы провизии. Поэтому, выбравшись из промокшего насквозь убежища, путники, зараженные хмурой тоской, двинулись в сторону замка Тьюксбери, шлепая по лужам.
Даже Элспет, казалось, лишилась дара беззаботно болтать ни о чем. Холли, заметив, как нянька трет ноющие от сырости морщинистые руки, не слушая ее возражений, буквально силой отдала ей меховые перчатки, принадлежавшие раньше бабушке Остина.
Теперь она больше не чувствовала своих рук, сжимающих поводья. И ей лишь хотелось, чтобы стихла, оставила, наконец, ее в покое терзающая боль в груди. Многие годы боявшаяся, что она — лишь пустая красивая оболочка, Холли вдруг обнаружила, что у нее есть сердце, живое и уязвимое, и это сердце было разбито.
Впрочем, оно и к лучшему, решила она. Сердце ей больше не понадобится. Похоже, ей назначено судьбой внушать восхищение на расстоянии и никогда болыпе не знать волнующую близость любящего супруга.
