Дженнифер Блейк - Украденные ночи

Роберт в безумном томлении затаил дыхание, а потом произнес:

— Я так долго мечтал об этой ночи, так много всего нафантазировал, что теперь не знаю, с чего начать, на чем остановиться. Прежде чем мы зайдем слишком далеко, разреши мне увидеть тебя такой, как ты есть.

Амалия с радостью покорилась. Роберт подал ей руку, и она поднялась на ноги, гипнотизируемая синим пламенем его глаз. Он расстегнул и бережно одну за другой вынул у нее из ушей серьги, потом разгладил мочки. Следующей на очереди была траурная брошь, искусно сделанная из волос ее покойной матери в форме ивовой ветки. Через минуту она оказалась в его руке и легла на стул рядом с сережками, которые зазвенели от неловкого движения. Затем Роберт, не сводя глаз с ее лица, повернул Амалию к себе спиной и начал расстегивать бесконечный ряд пуговок на ее платье. Обжигающий жар его рта коснулся шеи Амалии, когда он обнажил ее, а затем стал спускаться все ниже, пока не была расстегнута последняя пуговка. Амалия ждала, что теперь он займется завязками на кринолине и нижних юбках. Вместо этого Роберт схватил черное креповое платье за талию, стащил его через голову и бросил на спинку стула, повернувшись к Амалии, чтобы рассмотреть получше ее белье, отделанную тесьмой петельку на нижней сорочке, твердые округлости грудей, приподнятые корсетом, розовые кружки сосков, просвечивающие сквозь батист, затянутую талию и гору нижних юбок.

Белье Амалия носила белое, а не черное, как это полагалось, если бы она в самом деле соблюдала траур. Собираясь в дорогу, она не успела подумать обо всех мелочах и теперь была рада этому. Роберт смотрел на нее как на редкую скульптуру в музее.

— А Жюльен видел тебя такой? — спросил Роберт, останавливаясь перед ней.

Амалия отрицательно покачала головой. Всегда, даже во время поездки с Жюльеном на пароходе, кто-нибудь из прислуги обязательно оказывался рядом, чтобы освободить ее из этого кокона или помочь завернуться в него вновь.

— Он глупец уже потому, что лишил себя такого удовольствия…

Роберт дернул за тесьму. Узел, удерживающий кринолин, развязался, и тяжелая металлическая конструкция упала к ее ногам; еще через минуту Амалия стояла по колено в пене нижних юбок. Роберт подал ей руку, и Амалия, шагнув из взметнувшихся кружевами юбок, припала с криком удовольствия к его груди. Его руки обнимали ее, гладили атласную кожу спины, сжимали талию, бедра. Прижимаясь к Роберту, Амалия чувствовала его затвердевшую плоть. Это возбуждало. Она сделала несколько движений навстречу, ощутив жар и нетерпение мужского естества. Амалии показалось, что кровь ускорила свой бег. А тем временем Роберт закрыл ей рот мягким и влажным поцелуем, безо всяких усилий подчинив ее своему желанию. Амалию будто ударило током, когда она почувствовала, как его язык настойчиво раздвигает ее губы, потом проникает внутрь — легкая разминка перед вторжением в ее тело, которое извивалось от желания близости.

А руки Роберта тем временем освобождали ее волосы от заколок. Гнутые, сделанные из панциря черепахи, они почти бесшумно падали на пол. Мягкий узел на затылке ослаб, и волосы шелковистым потоком хлынули ей на спину, шею, грудь. Роберт зарылся лицом в этот шелковистый аромат.

— Если бы ты была моей, — сказал он, жарко дыша ей в ухо, — тебе не потребовалась бы служанка. Я бы сам раздевал тебя каждый вечер и одевал каждое утро. Хотя зачем одевать, если ты в любую минуту нужна мне именно такой.

В его жарком дыхании Амалия ощутила страдание. Оба они понимали, что такой вечер может больше не повториться. Возможно, поэтому они и решились на столь отчаянный шаг. Если Жюльен вернется, эта ночь станет для них последней, если только вернется…

— Не надо, прошу тебя, не надо, — прошептала Амалия, вовсе не уверенная в том, о чем просила.

Роберт не ответил, но поцелуи его становились все настойчивее и жарче, а объятия крепче. Он так сильно прижал Амалию к себе, что она, и без того затянутая в тугой корсет, чуть не задохнулась. Амалия вскрикнула, и кольцо рук ослабло. Осторожно, словно во время ритуальной церемонии, он развернул ее спиной к себе и начал священнодействовать над крючками и завязками корсета.

Амалия настолько привыкла к тесной одежде, что обычно не обращала на это никакого внимания. Однако сейчас, когда Роберт распустил шнуровку, она облегченно вздохнула. С тихим проклятием он освободил ее от этой кольчуги, продолжая массировать затекшие под корсетом бока и талию. От избытка воздуха и свободы у нее закружилась голова.

— Бог мой, если бы ты была моей, — сказал он мягко, — я бы не позволил тебе ходить в этой штуковине. Быть обнаженной — и свободней, и здоровей.

Амалия тихо рассмеялась.

— Чтобы все знали, какая я распутная?

— Если ты распутная, — ответил он, прильнув лицом к ее лицу, — то всем остальным женщинам впору брать с тебя пример.

Роберт прильнул губами к ее губам, и Амалия почувствовала, как затвердевшие соски ее грудей, если бы не батист сорочки, вонзились ему в тело. Он просунул руку ей под сорочку и провел пальцами по ее спине, лишь слегка касаясь подушечками пальцев атласа ее кожи. Восторг наслаждения пробежал по жилам Амалии, воспламеняя и горяча кровь. Она обхватила его одной рукой за шею, а кончиками пальцев другой провела по позвоночнику, талии, узким суховатым бедрам. Чувствуя, как Роберт стягивает с нее сорочку, Амалия изогнулась, прижимаясь к нему и помогая высвободить ее груди. Затем рука Роберта уверенно потянулась к ее панталонам и без особого труда справилась с тесьмой и лентами. Теперь теплый воздух комнаты овевал все ее обнаженное тело. Роберт отступил назад, любуясь Амалией, как когда-то Пигмалион восхищался творением своих рук. Ему нравилось в ней все: пряди шелковистых волос, которые обрамляли ее округлое лицо в форме сердечка; холмики грудей, зовущие к путешествию по ним; осиная талия; красные полосы, оставленные тугим корсетом и складками рубашек; белая кожа ее живота, заканчивающегося светло-коричневым треугольником курчавящихся волос; длинные стройные ноги.

— Красиво! Как красиво! — воскликнул он восхищенно, сжимая ее упругие груди и облизывая языком розовые соски. — Как персики — спелые, сладкие… Какие сладкие!

В какое-то мгновение Амалии показалось, что она становится легкой, как пух, и вот-вот взлетит ввысь. Улыбка счастья и восторга застыла у нее на губах. Амалия провела пальцами у самых корней его густых жестких волос, наслаждаясь их ароматом, по извилинам его уха, а потом расцеловала эту дивную раковинку, засунув кончик языка как можно глубже внутрь.

В горле Роберта раздался уже знакомый ей клекот восторженной птицы, и он, подхватив ее на руки, направился к кровати. Ступив на последнюю ступеньку лестницы, Роберт повалился навзничь на мягкий хлопковый матрац, увлекая Амалию за собой. Он обнимал ее, качал на руках, спрятав лицо в шелке ее волос, а потом, медленно повернувшись на бок, уложил рядом лицом к золотистым звездам на потолке.