Марина Фьорато - Мадонна миндаля
Симонетта аккуратно вынула бутылки с ликером, разгрузив мула, а Вероника тем временем поставила привезенный ими складной столик, который со всех сторон теснили сотни других столов и прилавков. Затем Симонетта, продолжая сомневаться в том, что им удастся продать хотя бы одну бутылку драгоценного напитка, накрыла столик синей бархатной скатертью и расставила на нем хрустальные бутылочки, стараясь сделать это как можно живописнее, чтобы привлечь покупателей. Следуя совету Манодораты, она откупорила одну из бутылок и поставила рядом с ней небольшую чашечку на цепочке, прикрепленной к ножке стола, чтобы покупатели могли попробовать незнакомый напиток, но не даром, а по скромной цене в один сантим. Чуть отступив от стола, они с Вероникой стали ждать, а солнце поднималось все выше и выше, и многотысячная толпа кружила по рыночной площади, нередко задерживаясь и возле их столика. Впрочем, как и предполагал Манодората, многие останавливались только для того, чтобы поглазеть на даму в красном платье, но некоторые все же пробовали, а затем и покупали ликер. С каждым новым покупателем Симонетта все больше смелела, забывая о природной скромности и застенчивости, она вовсю болтала с покупателями и любопытствующими, очаровывая одних своей явной принадлежностью к высшему классу, а с другими, простыми торговцами и слугами, используя всю известную ей кухонную премудрость и незамысловатые шутки. Вероника оказывала ей существенную помощь: во-первых, тщательно пересчитывала деньги, перебирая их красивыми длинными пальцами, а во-вторых, замечала все, что происходит вокруг. Заодно ей удавалось весьма успешно прогонять нахальных мальчишек, которые проползали под столом и старались на лету, прямо в рот поймать случайно упавшие капли драгоценного напитка. Дважды она сумела прямо-таки за руку схватить вора-карманника, и уж она его не упустила, вцепившись в него мертвой хваткой. А один раз Вероника заметила то, чего не заметила даже сама Симонетта: некая дама, с виду весьма доброжелательная и благородная, решила потрогать материю на платье рыжеволосой синьоры, а сама тайком принялась сковыривать жемчужинки с ее золотой сетки для волос. Но стоило нахальной воровке увидеть сверкающие мальтийские ножи Вероники, как ее и след простыл — она мгновенно растворилась в толпе. В общем, когда колокола на Дуомо пробили Лауды, оказалось, что они уже распродали все бутылки до одной. Город прямо-таки гудел, узнав о новом чудесном напитке. Когда Симонетта и Вероника стали собираться в обратный путь, горожане, толпившиеся вокруг них, так расшумелись — многим хотелось сделать заказ на будущее, — что Симонетта попросила Веронику задержаться еще немного, раздобыть у нотариуса перо и пергамент и записать всех желающих. В полдень они покинули рынок, пообещав провожавшей их толпе непременно вскоре вернуться. И на обратном пути обе пели от души: увесистый мешок, полный дукатов, приятно позвякивал, покачиваясь на шее мула, на котором ехала Вероника.
Амария Сант-Амброджо в тот день пришла на рынок, чтобы купить фиг, и сама была свидетельницей чуда, которое сотворила незнакомая дама в красном платье. Амария тоже попробовала новый напиток из чаши на цепочке и поняла — как это случалось с нею всегда, когда ей доводилось испытать нечто приятное или сильно ее обрадовавшее, — что необходимо привести сюда и Сельваджо: пусть тоже попробует новый ликер и порадуется вместе с нею. В прежние времена Амария просто подхватила бы юбки и мигом добежала бы до дому, но теперь, помня о том, как изменился ее облик, она просто поспешила обратно, стараясь, правда, шагать как можно быстрее и шире, но никоим образом не допуская неприличного обнажения своих ног или тела. Сельваджо она нашла в мастерской, которую он пристроил к дому, тут же схватила его за руку и прямо в надетом на него плотницком фартуке потащила на соборную площадь, надеясь, что они еще застанут на рынке ту сказочную красавицу в красном платье и успеют попробовать ее чудесный миндальный ликер. Но к тому времени, как они добрались до площади Дуомо, солнце было уже совсем высоко и то место на рынке, которое занимала синьора в красном платье, опустело. Амария спросила у проходившего мимо управляющего рынком, узнав его по плащу, словно разделенному крестом на четыре части, и тот сказал, что с данной синьорой они разминулись всего на несколько минут. Амарии и Сельваджо осталось только послушать рассказы торговцев и покупателей. Добропорядочные горожане были, похоже, поражены неким майским безумием — с таким невероятным воодушевлением они рассказывали о знатной даме в красном платье и ее волшебном напитке. Да и сама Амария, речь которой в последнее время стала куда более неторопливой и взвешенной, весь обратный путь трещала не умолкая, снова и снова рассказывая Сельваджо о незнакомой синьоре, которая, по ее уверениям, была прекрасна, как сама Царица Небесная. Но Сельваджо, слушая ее, оставался совершенно спокоен. Теперь единственной настоящей красавицей он считал ту, что сейчас с таким упоением рассказывала ему о какой-то рыжеволосой даме и сказочном ликере.
ГЛАВА 30
ПОГРОМ
Манодората, закутавшись в свой медвежий плащ, шел через центральную площадь Саронно. Сегодня он просто не замечал, когда кто-то из добропорядочных горожан плевал ему под ноги или нарочито крестился при виде его. Сегодня он был поглощен своими весьма тревожными мыслями, ощущение нависшей беды все возрастало с тех пор, как они вместе Ребеккой и детьми перестали поститься. День был холодный, ясный, и ничто, казалось, не предвещало нарушений обычного распорядка, но все же Манодората не находил успокоения ни дома, сидя в любимом кресле, ни даже в саду. А поскольку у него не получалось ни спокойно сидеть, ни спокойно стоять, он решил немного пройтись и постараться во время прогулки унять свои страхи. Однако дурные предчувствия следовали за ним, как тень. Он сегодня не надевал жабо, и все равно шея как-то неприятно чесалась. Стараясь унять жжение, он провел рукой под воротником, но и это облегчения не принесло. Он чувствовал себя, точно приговоренный к смерти на плахе: горло обнажено и подставлено холодному ветру и остается только ждать, когда упадет топор.
Проходя мимо церкви, Манодората краем глаза заметил, что на дверях ее трепещет какой-то белый листок. Он подошел ближе, и ужас, и без того царивший в его душе, всплеснулся с новой силой. Вон он, источник его страхов! Та тревога, что с утра не давала ему покоя, те приступы непонятного ужаса, которые жалили, точно осы, — все это теперь получило объяснение. И с каждой минутой этих жалящих «ос» становилось все больше, и вскоре они превратились в кипящий черный рой, казалось вылетавший из небольшого объявления, написанного изящным почерком на хорошей латыни и скрепленного печатью самого кардинала. То, что Манодората прочитал на дверях церкви, заставило его немедленно повернуть к дому.
