Вирджиния Нильсен Вирджиния Нильсен - На руинах «Колдовства»
Когда, гораздо позже, все вышли из столовой, Симона нашла свою служанку в вестибюле.
— Я послала его в конюшню подождать, — прошептала она.
— Господи! Почему он пришел сегодня, когда здесь полприхода?
Должно быть, что-то срочное. Иначе Клео не послала бы вестника в день крестин. Симона не присоединилась к дамам, а вышла на заднюю галерею. К ее ужасу, к ней подошел пожилой джентльмен:
— Не могу ли я помочь вам, мадемуазель? Я неплохо разбираюсь в лошадях.
— Спасибо, месье, но мои грумы способны…
Слава Богу, к ним быстро подошел Алекс.
— Отец просит вас присоединиться к нему в библиотеке, месье. Ему будет приятно узнать, что вы предложили свою помощь, — сказал Алекс и решительно взял Симону за руку, — но я сам прослежу за лошадьми.
Смягчившись, джентльмен оставил их, и они поспешили к конюшне, желая побыстрее избавиться от посыльного, пока кто-либо еще не проявил интереса к знаменитым лошадям Симоны.
Их ждал один из пожилых слуг Клео, величавый чернокожий, которого звали Алекс.
— В чем дело, — спросил Алекс. — Мадам больна?
— Нет, господин, но мадам хочет поговорить с мамзель как можно скорее. Она просила мамзель прийти завтра утром в собор около девяти. Мадам будет молиться, и мамзель должна встать на колени рядом с нею, чтобы они могли поговорить. Мне передать, что вы придете, мамзель?
— Да.
— Тогда я пойду.
— У нас много гостей сегодня, — сказал Алекс. — Постарайся, чтобы тебя не заметили.
— Я приплыл на пироге, господин. Она на берегу недалеко отсюда.
— У тебя есть пропуск?
— Да, господин, я выполняю поручение мадам.
Он тихонько скользнул в листву позади конюшни и исчез из вида.
Точно в девять часов на следующее утро Симона накинула на голову шарф и вошла в собор. Сначала она подошла к каменной раковине у дверей, опустила пальцы в святую воду и перекрестилась, преклонив колена. Затем осмотрела почти пустой неф.
Сумрачное помещение пахло влажным камнем, воском и ладаном. Здесь находились несколько коленопреклоненных молящихся с четками и молитвенниками: мужчина, девушка рядом с пухлой матроной. Слышалось тихое монотонное бормотание. Ее взгляд остановился на склонившейся фигуре слева у бокового окна. Фигура была укутана в черное, но падавший через цветное стекло свет богато окрашивал черное одеяние. Симона медленно подошла и встала на колени рядом с молившейся женщиной.
Молчание в соборе таинственно усиливалось приглушенными криками чаек над соборной площадью. Птицы напомнили Симоне о месье Отисе, и она снова перекрестилась, молясь за его безопасность. Девушка ничего не слышала о нем с тех пор, как он уехал в Бостон.
Симона стала перебирать четки и тихо молиться. Клео прошептала:
— Мне передали, что вас подозревают, дорогая. Наверное, вам лучше уехать из Нового Орлеана на некоторое время. У вас есть друзья в Батон-Руже, у которых вы могли бы погостить?
— Да, женщина, с которой я дружила в монастыре. Но кто сообщил…
— Хорошо. Скажите вашей семье, что собираетесь посетить ее. На самом деле вы отправитесь на Север пароходом и возьмете с собой беглянку под видом служанки.
Симона открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. На Север? Одна? Сопровождать беглянку? Она забормотала еще одну молитву.
— За поимку этой рабыни предложено щедрое вознаграждение. У нее грудной ребенок, которого вы объявите своим, а ее — кормилицей.
— Господи, — сказала Симона.
— Это будет опасно, да, но, возможно, не так опасно, как оставаться здесь, — сказала Клео, не поднимая головы. — Вы будете путешествовать под вуалью. Когда вы можете уехать?
— Я напишу подруге и спрошу, удобно ли приехать.
— В этом нет нужды. Вы не увидите вашу подругу. Встретимся здесь послезавтра, и я все подготовлю.
— Но кто подозревает…
— Подготовьтесь к тому, что не вернетесь, пока я не удостоверюсь, что это безопасно.
— Но…
— Вы поедете?
Симона подумала о Мелодии, Джефе и остальных с болью и печалью. Она исчезнет, и они будут горевать. А ее любимые кобылы?
— Да, конечно, — грустно сказала она. Она давно сделала свой выбор.
— Слава Богу! — прошептала Клео.
Она неуклюже встала, перекрестилась и пошла, согнувшись как старуха. Симона осталась молиться.
Кто разгадал ее секрет?
Клео не захотела сказать. Но как избежать опасности, если не знаешь, откуда она исходит?
Мадам де Ларж? Это имела в виду Элен, когда говорила о «новом интересе»?
Сколько угадал Роб? Связал ли он Беллемонт с таинственным и полным исчезновением Ноэля? В этом ли причина его нападения за обедом?
Или месье Аргонн угрожал ей разоблачением? Он ясно дал понять, что подозревает об антирабовладельческих настроениях месье Отиса. Разве не из-за этого уехал художник? И месье Аргонн знал, что художник — ее друг.
От кого из них придет опасность? И успеет ли она уехать из города?
23
Арист сидел на лошади, оглядывая поля нежно-зеленых побегов. Тут и там он видел склоненные фигуры рабов, занимающихся прополкой. Они как будто не обращали внимания на молчаливого хозяина, но иногда кто-нибудь заводил песню, другой подхватывал, и Арист подозревал, что таким образом они передают друг другу информацию, не предназначенную для его понимания.
Он не покидал плантацию с тех пор, как уволил Пикенза, и начинал чувствовать себя отшельником. Приближался сезон сбора и обработки урожая, грозивший стать утомительным без опытного надсмотрщика. За ним последует традиционный праздник урожая, который в детстве Арист ждал с нетерпением: с лакомствами из мякоти орехов, сваренной в патоке, с танцами, пением и смехом. И потом начнется подготовка к выращиванию нового урожая.
Для посадки тростника Арист назначил надсмотрщиком одного из бывших помощников Пикенза — сильного чернокожего, пользовавшегося популярностью среди рабов. Но он слишком баловал своих приятелей: рабочие расслабились, и работа заметно замедлилась. Они пользовались тем, что новый надсмотрщик был не очень требователен. Естественно, Ариста это не радовало.
Месяцы, которые Арист провел, управляя плантацией, дали ему возможность лучше понять не только отца, но и самого себя, и то, чем он отличался от родителя. Годы, проведенные в Париже, изменили его восприятие рабства.
Во Франции, впервые в жизни, его слуги были свободными мужчинами и женщинами, получавшими жалованье. У них был выбор, небольшой, из-за их бедности, — но они могли, если хотели, оставить хозяина и пойти работать в лавку или уехать домой в провинцию.
