Анита Миллз - Опасная игра
Поднимая саквояж с пола, он почувствовал, что тот как будто стал легче, и понял, что не закрыл его. Он нагнулся и сгреб упавшую одежду с пола. Когда он выпрямился, ему стал слышен исходящий от одежды легкий запах лаванды, и этот нежный аромат обладал гораздо большей силой воздействия, чем те крепкие духи, которыми завлекавшие его в свои сети женщины, бывало, пропитывали буквально все, начиная от корсетов и кончая любовными письмами. Некоторое время он стоял неподвижно, с наслаждением втягивая в себя этот мягкий лавандовый запах, ассоциировавшийся со свежестью и чистотой, а затем сунул все в саквояж, не забыв на сей раз закрыть его.
Возвратившись в свою комнату, он увидел, что Верена сидит, откинувшись на спинку кресла и прислонившись головой к стене. У ее ног стояла пустая чашка. Услышав, как он ставит саквояж на пол, она открыла глаза.
— У меня все оттуда вывалилось, так что вещи лежат там кучей и в беспорядке, — честно признался он, — а все ли мне удалось положить туда или, может, чего-то недостает, покажет утро.
— Ладно.
— Я мог бы, конечно посмотреть повнимательнее, но не хотел зажигать спичку — все-таки еще слышен запах керосина, — произнес он, чувствуя себя не совсем уверенно, и изобразил подобие улыбки. — Не думаю, чтобы Хоулмстед обрадовался, если бы я поджег его заведение.
Он снова оказался слишком к ней близко, его тянуло к ней, как мотылька к огню, а она, кажется, даже ничего не замечала.
— Что-то ты слишком уж тихая, — озабоченно произнес он.
— Ты оказался прав насчет виски, Мэтт. Я действительно к нему привыкла.
— Чувствуешь себя нормально?
— Так, будто у меня нет больше ног.
— Будто нет больше ног? — озадаченно переспросил он.
— Ну да. Именно это я и сказала.
— Я думал, ослышался.
— Впечатление, будто вся я поднялась сюда, вверх, будто моя голова — это и есть вся я, и я парю сама над собой.
— У тебя кружится голова?
— Нет. — Она осоловело посмотрела на него и, подняв вялой рукой с пола чашку, помахала ею:
— Налей-ка мне еще капельку.
Она была не совсем пьяна. Виски еще не полностью на нее подействовало, но уже явно начинало давать о себе знать.
— Если ты выпьешь хоть еще немного, то утром возненавидишь меня. Я тебе дал ровно столько, чтобы ты смогла уснуть.
— Я не хочу ложиться спать.
— А чего ты хочешь?
— Просто сидеть здесь и чувствовать себя счастливой, — ответила она и задумчиво добавила: — Знаешь, я никогда не чувствовала себя счастливой. Никогда. Во всяком случае, с той поры, как от нас ушел папа.
— Рена, если бы я не знал, сколько ты выпила, то мог бы поклясться, что ты пьяна.
Она подалась вперед и опустила на руку подбородок.
— Как это тяжело, Маккриди, когда любовь переходит в ненависть, — медленно произнесла она. — Как это ужасно, когда перестаешь видеть сны. Тебе снятся сны, ведь правда?
— Снятся.
— Ну а мне вот нет — по крайней мере, последнее время. Я теперь никогда не узнаю, почему он нас бросил, Маккриди. Вернусь к себе в Филадельфию и до конца дней буду учительницей.
— Знаешь, бывают вещи и похуже.
— Нет, я в этом не уверена. Я ни в чем не уверена, кроме того, что никогда не буду жить, а просто буду существовать. Скорее всего закончу точно так же, как мама, только, в отличие от нее, даже не узнаю, чего в жизни лишилась, мимо чего прошла. Буду до самой смерти учить чужих детей — вот и все, что я буду делать, Маккриди.
Он посмотрел на чашку, прикидывая, сколько же он ей дал. Где-то на добрых три глотка — пожалуй, это было для нее слишком много.
— Ложись-ка ты лучше спать, — мягко проговорил он, протягивая руку, чтобы помочь ей встать.
Она поднялась на ноги, но качнулась, потеряв равновесие. Разорванная сорочка снова соскользнула с плеча; у него даже дыхание перехватило, и удары сердца больно отдавались в груди.
— Бог ты мой, Рена… — Он не узнавал своего собственного голоса.
— Мне жаль, что я не держусь на ногах, но я не могу ничего с собой поделать.
Она сделала еще один неуверенный шаг, и ему пришлось подхватить ее, заключив в объятия. Его рука скользнула вниз по ее спине, расправляя сорочку, под которой ничего больше не было, и, хотя внутренний голос робко шепнул ему, что утром он пожалеет об этом, обольщающий сладкий аромат лаванды и теплый мускусный запах ее влажной кожи заставили его забыть обо всем на свете.
— Какая же ты красивая! — хрипло проговорил он.
Им казалось, что время остановило свой ход. Он склонился над ней, его теплое дыхание ласкало ее кожу, его губы коснулись ее приоткрытых губ. Он еще крепче сжал ее в объятиях, еще ближе притянул к себе. Она почувствовала, как во всем ее теле, везде, где оно касалось его тела, поднимаются жаркие волны влечения. Забыв обо всех предостережениях своей матери, она обвила руками его шею и возвратила его поцелуй.
Тело Мэтта Маккриди, это сильное мужское тело, само ощущение его близости кружили ей голову несравненно больше, чем виски. Его руки беспрестанно двигались по ее спине, по ее бедрам, обжигая огнем прикосновений ее кожу, словно она не была прикрыта тканью, и прижимая ее к себе с такой силой, что, казалось, оба их тела слились в одно. Его язык, сперва слегка подразнив ее, постепенно завладел ее губами и ртом, и она, вся пылая и задыхаясь, погрузилась в волны блаженства. Ни в каких снах, ни в каких мыслях, даже самых смелых, она не могла себе представить, что может испытать такие сокрушительно сильные, сладостно опьяняющие, головокружительно яркие чувства, как сейчас.
Она затянет тебя, как зыбучие пески. Ему казалось, что чей-то голос неустанно предостерегает его об этом, но он уже не в состоянии был к нему прислушиваться. Он сознавал лишь одно: тело этой жен-шины пылает такой же страстью, таким же желанием, как и его собственное. И сегодня ему больше всего на свете хотелось полностью в ней раствориться, пусть даже завтра и придется платить за это дорогой ценой.
Оторвавшись от ее губ, он стал покрывать бесчисленными поцелуями ее подбородок, щеки, уши. Она запрокинула голову, и его губы отыскали на шее мягкую ложбинку у горла. Тихий стон, возникнув где-то глубоко внутри, исторгнулся из ее груди под лавиной его поцелуев, требуя новых ласк.
Все ее тело, до последнего дюйма, отзывалось на его прикосновения разбуженной страстью. Его руки, его губы, его тело незаметно для затянули ее в сладостный водоворот пробудившегося в ней желания, и она чувствовала, что уже и сама готова отвечать на его ненасытные ласки. Не было больше ни вчера, ни сегодня. Было только сейчас.
Ее соски, прижатые к его груди, набухли и стали тугими. Одной рукой он приподнял до бедер ее сорочку, и пальцы другой продел под плечико и полегоньку спустил ее по руке вниз. Не переставая целовать ее пылающее влажное тело, он повлек ее к кровати, а затем, наклонившись ниже, нащупал языком сосок, упругий и налитой, как нераспустившийся бутон. Она чуть не задохнулась от удовольствия и, порывисто прижав к себе его голову, стала гладить по волосам, судорожно сжимая и разжимая пальцы рук. Страсть бушевала в нем с неукротимой силой, заставляя сердце бешено колотиться, гулко отдаваясь в голове. Каждая клеточка его существа горела желанием. Или он сейчас же получит величайшее блаженство внутри этого вожделенного тела, или умрет. Его рука скользнула вверх, по шелковистой коже ее бедра и выше, и он почувствовал, как тело ее трепещет от его прикосновений — оно подсказывало ему, что момент наступил.
