Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Но как примирить все это с беспутной жизнью этого человека?
– Никто в его беспутство не верит. Говорят, что этот человек высокого ума и знатного рода, притворяется только невеждой и повесой, что он королевской крови, что стоит ему махнуть рукой – и все сердца полетят к нему, и что, наконец, под шерсткой сонливого кота и цепкой обезьяны скрывается в нем самая хитрая лисица:
– Ну, а что же народ?
– Народ хватал обеими руками золото, которое я сыпал ему.
– Вот что! – недовольно произнес Бофор.
– Только с условием и уверением в своем бескорыстии. Он и голоден, и холоден, и угнетен, и обременен, но если принимает золото, так с непременной надеждой возвратить долг.
– Это как?
– Телом и душой.
– Когда?
– Когда вы прикажете грозе зажечь молнии.
– Что вы на это скажете? – спросил Бофор, обращаясь к принцессе.
– О! Герцог, это заставляет меня еще больше бояться за вас, теперь я не удивляюсь приказанию королевы арестовать вас.
– Это правда, – подтвердил Ле Мофф.
– Вот видите!
– А тебе кто сказал?
– Командир телохранителей.
– Маркиз де Жарзэ?
– Нет, другой, маркиз отказался. Другой же капитан провел свою команду в задние ворота и, вероятно, запрятался в каком-нибудь углу. Когда вы выйдете отсюда, он схватит вас, и спасенья не будет.
– О! Боже, – воскликнула принцесса, бросаясь к окну, выходящему во двор.
Бофор отвел бандита в сторону и тихо ему сказал:
– Послушай, ты должен подвергнуть твою жизнь самой жестокой опасности.
– С тех пор, как я перешел на службу вашего высочества, мне все приходится играть в ребяческие игры. Признаюсь, меня мучит жажда крови и ударов.
– Ну, ты увидишь, как будет проливаться кровь.
– Браво! Чего же лучше?
– Только твоя кровь.
– Не беда.
– Так вынимай же кинжал и поражай.
– Что такое? – спросил Ле Мофф, ошеломленный.
– Какая же ты дрянь после этого! Видно, у тебя хватает храбрости только в потемках.
– Ваше высочество, если вам угодно, так извольте, – сказал Ле Мофф, обнажая кинжал.
Бофор подставил руку под острие, и кровь брызнула на белый атласный рукав.
– Помогите! Держите убийцу! – закричал принц, схватив Ле Моффа за руку.
– О, Боже мой! Какое несчастье! – воскликнула Луиза, оцепенев от неожиданности.
– Караул! – кричал Бофор, подвигаясь к двери и таща за собой Ле Моффа, совсем растерявшегося от непонимания, что это за комедия.
– Помогите! – кричала принцесса.
Она ухватилась за другую руку Ле Моффа, а тот на нее смотрел такими же полоумными глазами.
– Но как же эта рана? – спросила Луиза с испугом.
– О! Это пустяки, песчинка в океане, – сказал Бофор.
– А! Понимаю теперь! – вдруг догадался бандит.
Тут он стал в совершенстве разыгрывать комедию, вырываясь из рук своей мнимой жертвы. Принцесса между тем, отворив обе половины двери, наполняла муниципальный дворец своими криками.
– Тебя подвергнут пытке, – сказал Бофор быстро.
– Ну а я песенки буду петь.
– Сначала отрекайся, потом обвиняй тех, кто прежде подкупал тебя.
– Ваше высочество, вам-то удалось выпутаться из моих сетей, а мне придется ли выкарабкаться из рук правосудия?
– Это уж мое дело, не беспокойся.
Взволнованная толпа хлынула в залу, при виде кровавой струи, стекавшей по руке Бофора, бросилась на мнимого убийцу.
– Мщение! – ревели сотни яростных голосов.
– Его надо убить на месте! – крикнул один человек и схватил за горло Ле Моффа.
Бофор мигом узнал этого человека, несмотря на его странный костюм.
– Это ты, добрый Мансо! – воскликнул он.
Глава 5. Дурацкая шапка
Утром того же самого дня человек, истощенный голодом и усталостью, упал без сил за густым кустарником на дороге, которая вела из Шарантона в Париж.
Странная была одежда на том человеке. Одного взгляда достаточно было, чтобы понять, почему он прячется от людей.
Кафтан и штаны на нем были цельные, очень искусно сплетенные из соломы, на голове его надвинута до самых глаз шапка, но шапка странного образца – из снопа соломы. Ноги и руки были голы.
Вследствие каких соображений пришло в голову этому человеку нарядиться в такой костюм? От бедности ли? Или пришла ему фантазия напомнить масленицу и маскарады?
Одно слово объяснит причину: этот человек вырвался из дома сумасшедших. Мансо, синдик носильщиков, был заключен в Шарантон со дня похищения его дочери Марии. Мансо был одним из первых заключенных в этот гостеприимный дом, где милосердные братья ухаживали за несчастными и который впоследствии сделался образцовым учреждением для страдавших умопомешательством.
Но со времени Фронды этому убежищу милосердия и несчастья много повредили разнообразные схватки, происходившие в его окрестностях. Во многих местах стены его были пробиты, так что в одно утро добрые братья не усмотрели, как Мансо выскочил в сад, увидел отверстие в стене и проскользнул в чистое поле.
Свобода тотчас возвратила ему рассудок. Он пошел в Париж, избегал больших дорог, выбирал тропинки, где было мало народа.
Долго двигался он ползком, думая, что его будут преследовать, долго ему казалось, что позади слышатся крики сторожей. Когда он упал, наконец, в кустарнике, из широкой груди его вырвался вздох радости.
«Они потеряли мой след, – думал он, отдохнув немного и оглядываясь по сторонам. – Говорят, что я с ума сошел… Однако я чувствую, что я в полном рассудке… Что вчера со мной было, я не помню. Тогда – пожалуй… Но теперь я так смышлен, как и прежде, зачем же силой держать меня?»
Он попробовал привстать – ноги подкашивались под ним. Он вытянулся на земле, думая подкрепиться сном, но мысли его перелетали пространство и разгоняли сон.
«Что-то заговорят на рынках, когда увидят меня. Видно, давно уже заперли меня, какая борода выросла! Да и одежды-то на мне нет, а это что?… Ах! Теперь припоминаю: это вчера нарядили меня дураком в соломенную одежду… Вот увижу теперь мою крошку Марию. Бедная малютка! Но теперь ее уже отыскали. Как она зовет меня теперь! Ей надо своего папу! Он так давно не целовал ее! Какое это счастье для ребенка, когда он знает поцелуй отца!.. А вечерами я всегда молился о ней. Как бы скорее увидать ее!»
При этой мысли появились у него бодрость и силы, он вскочил на ноги и бросился бежать, укрываясь за кустарниками, лишь только показывался вдали прохожий.
«Нет, что бы там ни говорили, а Мария жива, ее украли у меня, а не затоптали в толпе… Да, я уверен в том».
Он скрылся за деревьями и сидел там, пока шла в Париж толпа лавочников.
«Я видел ее во сне вчера ночью. Она наклонилась надо мной, ее волосы касались моего лица, и она говорила мне таким сладким голосом: «Папа, милый папа, я здесь, смотри, это я».
