Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь
В 1780 году его перевели из Венсеннского замка в Бастилию, откуда годом позже он вышел, получив помилование от Людовика XVI. Теперь он мог вернуться в свой родовой замок Ла Трейль и попытаться забыть обо всем. Так он и жил там, испытывая лишь одно чувство: жгучую ненависть по отношению к тем, кто заставил его столько перестрадать.
Революция придала сил этому уже стареющему человеку. Великое народное восстание показалось ему посланным самим Небом инструментом для отмщения тем, кто разбил ему жизнь. Он превратился в ожесточенного революционера, записывался в местные комитеты, аплодировал погромам и казням. Он присоединился к республиканским войскам, сражающимся с мятежной роялистской Вандеей… и подошел, наконец, в рядах бойцов к трагическому эпилогу своей бурной жизни.
У подножия каменного распятия, воздвигнутого на краю дороги, проходившей близ небольшой усадьбы Буагролло в окрестностях Шоле, умирал человек. Была вторая половина дня 14 марта 1793 года. Раненный в живот, несчастный корчился от боли, умоляя прохожих прекратить его страдания.
Этим человеком был Венсан де Бово-Тиньи. Из-за его решительных действий чуть не провалилась атака роялистов на маленький городок. Венсан поднял солдат Национальной гвардии и повел их в бой с криком «Да здравствует Республика!». Во главе своего войска он стремительно атаковал шуанов и был тяжело ранен первой же пулей противника. Его солдаты, растерявшись, бежали и вернулись в городок, оставив своего главаря там, где он упал…
И теперь его окружали шуаны. Для них умирающий был мерзким предателем. Они не испытывали к нему ни малейшего сочувствия, будто он и не был человеком. Когда он снова принялся умолять: «Ради бога, прикончите меня… Я слишком настрадался…» – один из их предводителей, человек в большой шапке и куртке из бараньей шкуры, расхохотался, а потом плюнул в него:
– Подыхай, как собака, сволочь! Никто из нас не станет пачкать руки, помогая другу убийц нашего короля!
И ушел… Другие тоже отвернулись, смеясь или бросая оскорбления в лицо умирающему. Его агония продолжалась долгие часы. Только к утру стоны наконец стихли. Поднявшееся солнце осветило лежащее поперек ступенек у подножия большого придорожного распятия мертвое тело Венсана де Бово, маркиза де Тиньи…
Георг IV, король Англии
Зима в 1795 году выдалась морозной. Туманным февральским днем Джеймс Харрис, лорд Мальмсбери, посланник Его Величества, всемилостивейшего короля Англии Георга III при Брауншвейгском дворе и один из самых блестящих дипломатов своего времени, покидал Лондон. Корабль медленно шел вниз по Темзе. Лорд Мальмсбери совершенно искренне думал о том, что его настоящая миссия, если быть честным, – дело пропащее. Разве справедливо вознаграждать его за бесконечную череду немалых услуг, оказанных им английской короне, посылая заключить брак, из-за которого ему придется поссориться со всем светом, исключая, разумеется, самого короля… Но король, увы, безумен!
Вот уже в течение нескольких лет дела в Англии шли из рук вон плохо. С того времени, когда в 1788 году у короля Георга III, до тех пор очень храброго, мудрого, бережливого, серьезного и живущего в соответствии со всеми правилами человека, стали появляться первые признаки душевной болезни. Он страдал галлюцинациями, требовал, чтобы его одевали только в белое, проводил целые сутки за клавесином, играя Генделя до тех пор, пока не немели пальцы. Естественно, августейшего больного заботливо и весьма энергично лечили от черной меланхолии всеми средствами, какими располагали в то время самые просвещенные медики. Средства были простые и суровые даже для монархов, его запирали, связывали по рукам и по ногам, били и лишали пищи. Все эти меры радовали только одного человека: нежнейшего сына этого несчастного отца, Георга, принца Уэльского, который видел во всем происходящем признаки близкой смерти отца, а значит, и своего восхождения на трон.
Странным человеком был этот принц! Если выразиться точнее, он был человеком гнусным… Обремененный огромными долгами, жирный и циничный распутник, игрок и дебошир, любящий только себя одного и корону, о которой он страстно мечтал. Говорят, у него совсем не было сердца. Ради того, чтобы позабавить своих друзей-собутыльников, он, словно обезьяна, передразнивал жесты своего несчастного отца, свойственные тому во время периодов безумия.
Даже любовь его была эгоистична. Страсть, которую он испытывал десятью годами раньше к одной из самых красивых лондонских женщин – к Марии Фиц-Герберт, – не принесла бедняжке счастья. Прибегая к шантажу, играя на самых чувствительных струнах ее сердца, он убедил ее тайно вступить с ним в морганатический брак. Скрывая свою женитьбу ото всех, он был ревнив и нетерпим по отношению к Марии. Таинственность объяснялась очень просто: Мария была католичкой. Принц прекрасно знал, что ему не простят женитьбы на «папистке». Такое двойственное положение мало-помалу подтачивало силы несчастной женщины.
Несмотря ни на что, королю Георгу III удалось выйти из черной полосы жизни, по крайней мере настолько, чтобы в полной мере оценить непотребную жизнь, которую ведет его сын, и астрономические долги, которые он бесстыдно накапливал в течение долгих лет. Он пришел в негодование. Единственное, что ускользнуло от внимания отца, – тайная женитьба беспутного сына. И вот в один прекрасный день Георг III предложил своему «Джорджи» сделку: либо он женится на принцессе, достойной его ранга, и тогда его долги будут оплачены, либо его отдадут в руки кредиторов, людей достаточно могущественных и готовых препроводить принца Уэльского в долговую тюрьму на Флит-стрит и оставить его гнить там на сырой соломе. Парламент присоединил свои настоятельные просьбы к требованиям короля: он уладит дело со всеми долговыми обязательствами «Джорджи», если пресловутый «Джорджи» положит конец своему распутству и женится. А поскольку именно парламент определял, когда можно, а когда нельзя залезать в королевскую казну, ссориться с ним явно не стоило. И «Джорджи» капитулировал.
В качестве кандидатки ему предложили его родственницу, Каролину Брауншвейгскую. Он немедленно согласился, даже не пожелав взглянуть на ее портрет. Эта женитьба была всего лишь неприятной обязанностью в ряду других таких же. С ней, как со всяким неприятным делом, надо было поскорее покончить, чтобы с облегчением и радостью вернуться к своим постоянным спутникам в мире наслаждений: лорду Муара, Орландо Бриджману, а главное – к сердечному другу, несравненному Бруммелю, признанному законодателю лондонской моды.
