Кэт Мартин - Бессердечный
– Не могу поверить! Черт возьми! – Она протянула письмо Филиппу. – Он сегодня приезжает. Ни предупреждения, ни письма, посланного заблаговременно. Просто приезжает, и все тут, как будто так и надо! – Разумеется, он имел на это право, но для Барбары это было не важно. – Боюсь, что тебе придется уехать, дорогой. Как жаль, что тебе пришлось покрыть такое расстояние зазря.
– Едва ли можно сказать, что зазря, – откликнулся Филипп, кривя рот. Он окинул всю фигуру Барбары медленным жарким взглядом, который она восприняла как напоминание о том, что только что было между ними наверху.
– Насколько я знаю Гревилла, он едва ли задержится надолго. Особенно когда в Лондоне у него столько неотложных дел. – Барбара подняла на него глаза, осененные длинными черными ресницами, и улыбнулась обольстительной улыбкой. – Ты ведь вернешься, как только он уедет?
– Конечно, дорогая. – Он сделал шаг и, оказавшись у нее за спиной, обнял ее и прижал к груди. – Нам ведь надо обсудить множество мелочей. Кроме того, – он поцеловал ее в шею, – есть и другие важные причины для моего визита.
Барбара улыбнулась и повернулась лицом к нему. Ее пальцы скользнули к нему на грудь и замерли на отворотах его сюртука.
– Я пошлю весточку, как только он уедет. А пока что подумай, как нам привести в действие наш план.
– Возможно, я и впрямь об этом подумаю.
Последовал долгий томный поцелуй, и он ушел. Барбара улыбнулась, думая о том, как легко ей удается им управлять, о том, насколько совпадают их интересы и желания и как хитро с его помощью она сумеет осуществить свой план. Потом ее мысли обратились к человеку, который в скором времени должен был прибыть в этот дом, и ее удовлетворенная улыбка истаяла.
Джастин Бедфорд Росс был шипом в ее груди, с того дня как она узнала о его существовании, захватчиком, лишившим ее сына законного наследства. Господи! Как она его ненавидела! Почти так же сильно, как отца, сделавшего его своим наследником и искалечившего ее жизнь.
Путешествие в Гревилл-Холл они проделали в молчании. Джастин был мрачен, а Эриел одолевали мысли, которые она была не в силах обуздать. «Потому что вы мне небезразличны! Неужели так трудно в это поверить?» Слова Джастина все еще звучали у нее в ушах. Неделю назад она сказала бы: «Да, в это невозможно поверить». Неделю назад она была убеждена, что граф Гревилл равнодушен ко всем, кроме себя самого, что он жесток и порочен, что ему ничего не стоило использовать ее и выгнать из дома. Но это было до того, как он вернулся к лорду Хорвику просить у нее прощения, до того, как ее бросили в тюрьму и он пришел за ней и вынес ее на руках из ужасной камеры, а его лицо выражало отвращение к себе. Тогда боль сжала ее сердце будто обручем. Это было до того, как она проснулась и увидела, что он дежурит возле ее постели и держит ее за руку.
Теперь, глядя на него, сидящего в коляске напротив нее с пустым взглядом, устремленным в окно, и мыслями, уносившими его бог знает куда, она вспоминала историю, рассказанную Клэем о девушке, которую любил Джастин и которая столь безжалостно предала его. Отец не признавал Джастина, мать его бросила. Любил ли его кто-нибудь? Никто, кроме нее. И эта мысль вызвала новый пароксизм боли, острой и неожиданной. Когда-то она любила его. Теперь эта любовь умерла. Она была погребена так глубоко, что воскреснуть не могла ни при каких обстоятельствах. Да Эриел и не хотела бы ее воскресить. Или все-таки хотела?
Из-под ресниц она украдкой разглядывала его суровое, непреклонное лицо, которое во сне казалось ей таким нежным, почти мальчишеским. Она вспоминала яростный блеск его глаз, сверкавших, когда он собирался защитить ее, когда говорил ей, что ей не придется возвращаться в тюрьму. Она вспоминала, как нежно он смотрел на нее, когда думал, что она этого не замечает. Эриел тряхнула головой. Она просто фантазировала, придумывала то, чего не было. Она воображала его таким, каким он никогда не был. Даже если он был неравнодушен к ней, уж во всяком случае, он не любил ее. Джастин не мог любить. Он просто не обладал такой способностью. Мысли сумбурно мелькали у нее в голове, пока ее виски не запульсировали болью. Она закрыла глаза, откинула голову на мягкую бархатную подушку с кистями и оставалась неподвижной, прислушиваясь к бряцанию лошадиной сбруи, к громыханию кареты по грязной проселочной дороге. Эриел приняла решение изгнать эти тревожные мысли и думать о чем-нибудь другом.
Она пыталась сосредоточиться на размышлениях о своем будущем, на том, что ей предпринять, когда скандал будет забыт и она снова будет свободна и предоставлена самой себе. Он поможет ей начать все сначала. В это она верила. Что же касалось остального, то ей не хотелось и думать об этом. Но одно было ясно. Она не должна утратить бдительности, не должна терять контроль над собой ни на минуту, ни на мгновение. Если бы ей это удалось, его проникновенные взгляды и выражение томления на его лице не пробудили бы в ней воспоминаний, и она сумела бы справиться со своими чувствами. Но воспоминания не подчинялись ее воле. Они приходили сами по себе, воспоминания о том, что она чувствовала, когда он целовал ее, прикасался к ней, занимался с ней любовью, воспоминания о том, как кровь кипела в ней, когда он проникал в ее тело. Если бы она думала об этом, в ней снова пробудилось бы желание, и она вновь полюбила бы его. Но Эриел не хотела рисковать своей судьбой. Она уже однажды пережила эту любовь. Она не станет повторять своей ошибки. Она не перенесет нового крушения надежд. Сердце ее истечет кровью.
Гревилл-Холл показался Эриел еще более великолепным, чем она помнила. За годы, что прошли после того, как она уехала из этих краев, Эриел забыла огромный дом в лоне зеленой долины среди пологих холмов, лежащий, как жемчужина в раковине. Она забыла, как блестит желтый камень в нежном свете закатного солнца. Трехэтажный дом с великолепной черепичной крышей, со множеством каминных труб, с прекрасным позолоченным куполом, вырисовывавшимся на фоне синего ноябрьского неба. Дом казался ослепительно сверкавшим. Коляска остановилась возле веранды с белыми колоннами, под навесом, защищавшим прибывающих гостей. Лакей распахнул перед ними дверь. Широкие каменные ступени вели ко входу, и, поднимаясь на крыльцо, Эриел почувствовала руку Джастина на талии. Он ввел ее в холл сквозь массивные дубовые двери, гостеприимно распахнутые перед ними дворецким.
– Добро пожаловать в Гревилл-Холл, милорд.
– Благодарю вас, Перкинс. Я правильно вас назвал?
Стареющий дворецкий засиял, польщенный тем, что граф, бывавший в доме от случая к случаю, запомнил его имя.
– Да, милорд, Чарлз Перкинс.
