Лоретта Чейз - Не искушай меня
– Не думаю, ваша светлость, – сказала Джарвис. – Я смотрела в окно, и там был Олмак, и я сказала «Олмак, ваша светлость», поскольку не была уверена, что моя госпожа знает, что это. Потом я заметила, как мужчина выбежал из Кливленд-Ярда прямо на дорогу перед нами. Я закричала, потому что думала, мы его переехали. Когда лошади взвились в воздух и заржали, я подумала, что они его задавили, либо он попал под колёса, либо что-то такое. И это всё, что я успела подумать, потому что потом мы перевернулись – и дальше я не помню. Знаю, что я схватила мою госпожу. Я могла думать только об одном – как бы она не ударилась головой. Я не хот-т-тела, чтобы она ударилась г-г-головой.
И ко всеобщему изумлению невозмутимая Джарвис залилась слезами.
Позже, тем же вечером
Марчмонт послал весточку в Лексхэм-Хаус, и мать Зои приехала, чтобы присмотреть за ней.
Герцог вернулся в свой кабинет. Во время инцидента поверенный продолжал без него. Очевидно, Марчмонт дал достаточно ясные указания, поскольку Клик сузил выбор до полудюжины благотворительных заведений.
Заниматься в настоящее время поиском места для своих недостойных питомцев Марчмонту хотелось меньше всего на свете. Однако он взял на себя роль Соломона и должен был проявить последовательность.
– Повара в приют для сирот, – постановил он. – Дава в Дом призрения для престарелых и немощных солдат, Хоара в школу для слепых.
Оставив Осгуда и Клика договариваться о деталях, герцог прошёл в помещения для кучеров.
Кучер Джон сломал ключицу, вывихнул запястье и получил множество ушибов. Он был опечален тем, что пришлось наложить гипс, и находился в ярости из-за несчастного случая, который произошёл с ним впервые со времени поступления к герцогу на службу.
– Ваша светлость, я никогда за всю свою жизнь не видел ничего подобного, – говорил Джон. – Он был как безумец – выскочил со двора на улицу и напал на бедных созданий.
– Напал? – Спросил Марчмонт. – Он бросился на лошадь?
– У него было что-то в руке, ваша светлость. Не знаю, что именно, похоже, что нож. Всё, что я помню, он изготовился и хотел ударить. Я замахнулся на него хлыстом, на ублюдка, и огрел его, клянусь вам. Он взвыл от боли. Я слышал, как он кричал. Но я был недостаточно скор, сэр. – Здоровой рукой кучер вытер слезу с глаз. – Я полагаю, серую пришлось пристрелить, не так ли, ваша светлость? Ту, которую он пытался убить? Меня унесли до того, как я успел глянуть на несчастное животное, на них обоих.
– Второй кучер и остальные сделают всё, что будет необходимо, – ответил Марчмонт. Если лошадь, или обоих коней, нужно было усыпить, это следовало сделать немедленно. – Они ждут моего ухода, прежде чем поговорят с тобой.
– Такие славные скотинки, сэр, – продолжил кучер. Он сглотнул и заговорил угрюмо. – Самые добродушные животные. Для её светлости. Я сказал, что у неё должна быть самая красивая и послушная пара из всех в конюшне.
– Так и должно быть, – сказал Марчмонт. – Будем надеяться, они выживут. Но в любом случае, мы должны докопаться до сути. Ты говоришь, человек выскочил из Кливленд-Ярда, кинулся к лошадям и набросился на них – он ударил лошадь?
– О, да, ваша светлость. Я на него замахнулся, но он вонзил нож в кобылу. Бедное, невинное создание, никому не причинившее вреда. Мы ехали медленно, так что у неё не было ни единого шанса. Этот ублюдок, прошу прощения у вашей светлости… Попадись он мне в руки…
– Ты видел его лицо?
Лицо кучера приняло действительно зловещее выражение:
– Видел. Я не забыл в суматохе. Он пытался его закрасить, горелой пробкой или чем-то вроде того. И намотал что-то себе на голову, вроде как тюрбан, но он похож на турка не больше меня. Спросите у Джозефа и Хьюберта, ваша светлость. Они тоже должны были видеть, и они знают его лучше меня, потому что встречали его каждый день.
– Встречали кого? – спросил Марчмонт. Ответ был ему уже известен, но он не хотел его знать, не хотел верить.
– Харрисон, сэр. Готов поставить на свою жизнь, что это был он. И я вколочу его в гроб, только дайте мне шанс.
Глава 16
Той же ночью
Несмотря на трудный день, герцогиня Марчмонт, ослепительная в своём небесно-голубом с белым бальном платье, появилась на Ассамблее в Олмаке в среду вечером вместе с супругом. Марчмонт вряд ли бы выбрал место преступления для выхода в свет. Но Зоя захотела там быть.
– Если я буду его сторониться, это место в моём сознании станет слишком важным, и я всегда буду его бояться, – говорила она ему. – Лучше поехать немедленно, в тот же день, до того, как оно закрепится в моей памяти. И какова вероятность того, что кто-то попытается совершить в точности такое же преступление в одном и том же месте дважды? Кроме того, у меня есть прекрасное платье, сшитое специально для дебюта в Олмаке. И мне хочется танцевать.
– Ах, специальное платье, – сказал он. – Что же, это, конечно, весьма успокаивает.
И он, как до беспамятства влюблённый идиот, сдался, хотя никакого спокойствия вовсе не чувствовал.
Вместе с тем, герцог сделал всё, что мог. Он поехал на Боу-стрит, где поговорил с главой магистрата, сэром Натаниэлем Конантом. Завтрашние газеты и журналы напечатают описания миссис Данстан и Харрисона. Даже сейчас их разыскивали сыщики с Боу-стрит и столичные патрули. Если двое слуг находились ещё в Лондоне – что, как полагали сыщики, было маловероятным – их скоро найдут. Если парочка поступила разумно и спаслась бегством, то их всё равно найдут, в конце концов. Марчмонт предложил большое вознаграждение за их поимку, вместе или по отдельности. Его не беспокоила миссис Данстан – если только она не была сообщницей Харрисона в его нападении – но Харрисона он хотел увидеть на виселице.
Хотя Олмак находился на расстоянии короткой лёгкой прогулки от Марчмонт-Хауса, они поехали в самой надёжной из карет Марчмонта, благоразумно сопровождаемые охраной.
Герцог и Зоя прибыли в клуб без происшествий, и когда он увидел, как все головы развернулись в сторону его жены, с восхищением и завистью во взглядах, его сердце наполнилось гордостью.
Моя, думал он. Прекраснейшая из всех женщин, собравшихся здесь, и она принадлежит мне.
Зоя выглядела действительно восхитительно, хотя голубой атласный лиф, как обычно, обнажал её бюст гораздо больше, чем он считал необходимым – достаточно, как он подозревал, чтобы представлять угрозу общественному порядку. Но такова была мода, и Марчмонту, как самому модному мужу в Лондоне, не следовало разбивать никому носов за то, что они глядели туда, куда герцогиня таким вопиющим образом призывала их смотреть.
