Кэтрин Коултер - Невеста-сорванец
А ведь он мечтал раздеть ее через пять минут после прибытия в гостиницу! Но этому не суждено было случиться. Хозяин, мистер Таттл, встретил их пространным приветствием и настоял на том, чтобы его миссис угостила их восхитительным чаем с лепешками., И когда он наконец затащил ее в большую угловую спальню, она велела ему сесть и не двигаться.
Наблюдая, как она повертела на пальце ротонду и швырнула в мягкое кресло, он вдруг понял, что при всех, своих наглых ухмылочках и издевках она никогда ему не надоедала. Напротив, смешила и забавляла. И ему. было с ней хорошо. Он вспомнил, как отшлепал ее, удивляясь, что округлая попка не умещается в ладони, почувствовал новый укол желания и смутился. Потому что это была Корри. Просто Корри. Наглое отродье.
За ротондой последовали перчатки.
Джеймс вынудил себя оставаться в кресле. Пальцы по-прежнему подпирали подбородок, скрещенные в щиколотках ноги вытянуты, взгляд насмешливый.
— Женщины вечно натягивают на себя слишком много одежды. Тебе следовало начать сцену обольщения, когда останешься в одной сорочке. Что скажешь, если я помогу тебе дойти до этой стадии?
Он молился о том, чтобы она согласилась, потому что почти дошел до точки и не знал, сколько еще сможет терпеть. Сейчас он вскочит с кресла, бросится к ней, и что может быть унизительнее?!
Он не хотел набрасываться на нее. Но сдерживаться уже не было сил.
Джеймс медленно поднялся, поскольку был не в состоянии больше сидеть, потянулся, и Корри, разом утратившая лукавство и страсть к рискованным приключениям, растерянно остановилась, закрывая руками груди, и с ужасом взглянула на него. Таким Джеймса она еще никогда не видела. Казалось, он готов на все. На любое насилие. Он выглядел решительным, хотя чуть морщился, как от боли.
Нет, он не был бесчувственным болваном. Просто надеялся, что Корри оставит девическую скромность за дверью, и нужно признать, она пыталась. И даже приказала ему сесть и не шевелиться, пока она станет дразнить, соблазнять и обольщать.
Что же, своей цели его женушка достигла, ничего не скажешь, он совершенно потерял голову, а ведь она всего лишь избавилась от перчаток и ротонды!
Нужно немедленно взять себя в руки. Отец предупредил, что от начала семейной жизни зависит ее продолжение; и этот совет явно означал невозможность грубого обращения с женой в брачную ночь. Потом отец нахмурился, покачал головой, а когда Джеймс захотел спросить его, что случилось, только сказал:
— Жизнь поразительна и непредсказуема. В ней может случиться много неожиданного. Наслаждайся ею, пока можешь, Джеймс.
— Почему ты прикрываешь руками груди и все еще не разделась?
Она снова лизнула нижнюю губу, и Джеймс зачарованно воззрился на розовый, влажный кусочек плоти.
Он тяжело дышал, брюки распирало. Господи, хоть бы она не заметила его состояния! Он не хотел пугать ее до полусмерти. Черт, эта ее нижняя губа…
— Перестань так смотреть на меня, Джеймс!
Как именно? Словно он хочет облизать ее с головы до ног? Как противно, что он себя выдал! Но поделать уже ничего не мог.
— Хорошо.
— Я закрываюсь руками, потому что ты не лежишь на полу без сознания, беспомощный, горящий в лихорадке. Теперь ты силен, снова стал собой и хочешь проделать со мной то, что, как я видела раньше, делают только животные. И от этого мне не по себе.
— Не по себе? И что ты чувствуешь?
— Ну, может, я могла бы подойти к тебе и поцеловать. Что ты об этом думаешь?
— Подойди и поцелуй.
Корри чуть поколебалась, отмерила три шага и, оказавшись в дюйме от него, подняла лицо, встала на цыпочки, плотно сжала губы, зажмурилась и поцеловала его в подбородок.
— Попробуй еще раз.
Корри распахнула глаза, глядя в любимое лицо, такое красивое, что взрослые женщины при виде его замирали, готовые на все, и улыбнулась:
— Елена Прекрасная ничто в сравнении с тобой.
— Ад и проклятие, надеюсь, что нет.
— Ты знаешь, о чем я.
На этот раз она поцеловала его в губы, по-прежнему не разжимая рта.
Джеймс поднял руку и коснулся кончиком пальца ее губ.
— Откройся хоть немного, — попросил он, и его дыхание овеяло ее щеки. Она послушно приоткрыла губы, снова ощутила его дыхание и едва не упала в обморок от восторга.
— Вот так, вот так, — прошептал он, и Корри подумала, что лучше этого может быть только та минута, когда он поцелует ямочку под ее правым коленом. Прикосновения его губ, языка, исходящий от него жар возбуждали в ней желание броситься ему на шею и повалиться вместе с ним на пол.
Или на постель.
Корри продолжала наступать на него, он пятился. И наконец она с силой толкнула мужа. Тот упал спиной прямо в мягкость пушистой, восхитительной, набитой гусиным пухом перины. Она прыгнула сверху, смеясь, пытаясь стонать и петь одновременно, такая счастливая, такая беспечная, потому что могла без помех целовать его.
Он отвечал поцелуями; его рука скользнула по спине, задержалась на попке и там осталась. На этот раз он не собирался ее шлепать. Теперь все было по-другому.
Корри отстранилась и внимательно взглянула на нее.
— О, дорогой Джеймс, твоя рука…
— Одежда, — пробормотал он, — слишком много одежды. — Он схватил ее за талию и поставил на пол. — Мое терпение кончилось. И поэтому я собираюсь стащить с тебя все, до последней нитки.
Ему было не до хороших манер. Он тянул, срывал и стаскивал ее одежду, тяжело и быстро дыша. Корри мысленно возблагодарила Бога за то, что это не прелестное кружевное подвенечное платье, и лукаво улыбнулась. Если он может вытворять такое, то она сделает это не хуже.
Она принялась расстегивать его одежду. И, умудрившись стащить с него рубашку, поцеловала в грудь. Вскоре оба остались обнаженными: она по-прежнему стояла перед ним, Джеймс сидел на постели, обняв ее за талию, и ее груди были не дальше чем в трех дюймах от его рта.
Он сглотнул, боясь, что сейчас взорвется.
— Твои груди… я знал, что они восхитительны, но такого не ожидал, — выдавил он.
Корри не двигалась. Не могла пошевелиться. Просто стояла, опустив руки на его плечи, пока он взвешивал на ладонях ее груди. И закрыл глаза, глубоко вдыхая ее аромат. Наслаждаясь его нежностью, поскольку его глаза были закрыты, Корри воспользовалась великолепной возможностью разглядеть его там, внизу.
Совсем не такой, как в те ужасные дни болезни.
Большой. Крепкий. И становится больше и крепче с каждой минутой.
И все потому, что он сжимает ее груди? Ей нравились его прикосновения, но наблюдать за ним, видеть, как он набухает.
— Джеймс, ты совсем не такой, как раньше.
