Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Тот взялся за белую трубку.
– В половине восьмого? Отлично.
Есть время собраться, переговорить с доктором Ломоном.
В голове у Иды скакали стоп-кадры – она швыряла в саквояж тряпки, а виделось ей, как шофер заводит мотор, мелькнуло удивленное лицо Рунича, волны с белыми бурунчиками, линия горизонта, и вот она уже спускается по ступенькам трапа на набережную. А кстати, что, если все это – продолжающееся наваждение апшеронского солнца? Под его безумными лучами она вошла в кошмар болезни Идой Верде, а вышла… Кем она вышла? Ерунда!
– Может быть, мадам интересует поезд до Марселя, который пройдет через нашу станцию послезавтра?
– Нет, мадам интересует сегодняшний вечерний поезд, – отрезала Ида.
Послать к Руничу сейчас записку? Заехать к нему по пути на станцию? Вряд ли. Да боже мой, она не может появиться перед ним растерянной. Оказавшейся в ловушке. Конечно, нет! Ах, как долго будет тащиться поезд в Марсель!
Из чемодана выпал фотоаппарат, который положил Гесс, чтобы она не скучала, и которым она ни разу не воспользовалась.
Ну хорошо – вот, в дороге займется снимками. Щелчок! Щелчок! Разрезать дни на куски и сложить, чтобы они стали короче и она быстрее оказалась в Крыму.Доктор Ломон устроил небольшую сцену: нет! еще рано! возражаю! Ида согласилась встретиться с «самим Гавэ», и тот, как ни странно, отнесся к ее отъезду вполне благожелательно. Скорей всего, потому, что был спросонья и так и не понял, с чем связаны буйные метания Ломона.
В семь, за полчаса до прихода поезда, автомобиль, в котором сидела Ида, подъезжал к уютному павильону станции в Домьене.
Багаж отправили прямо на перрон, а Ида была увлечена Ломоном в привокзальную кафешку, на окнах которой весело развевались белые занавески. Садиться за столик Ида отказалась – мало времени, – и они встали у стойки.
Ломон балаболил про грусть расставания с мадам Лозински, про профилактические ингаляции – вот, пожалуйста, коробки со свежесобранными травами.
Ида кивала, глядя в окно.
На круглую площадь подъезжало все больше автомобилей, прибыл деревенский автобус, из которого высыпал целый выводок детворы. Ей хотелось скорее оказаться в поезде. Под стук колес она придумает, как действовать.
Она опустила руку в карман и нащупала конверт. Она так и не отослала письмо Руничу. Медлила с ним до последней минуты, а потом… Надо попросить отправить хотя бы хозяина кафе.
И тут – да что же за театральщина такая сегодня! Эдакие шекспировские маскарады! Глазам не верю!
Ида едва не поперхнулась шампанским и инстинктивно прикрыла узкой сумочкой лицо. В розовеющей благодати альпийского вечера к станционному павильону подкатил автомобиль, на котором она не раз путешествовала по окрестностям Сэнт-Буше.
С двумя легкими саквояжами из него вылез Юрий Рунич.
Ему навстречу из дверей павильона вышел железнодорожный служащий с рупором в руке и объявил:
– Поезд на Марсель подойдет к платформе номер один через десять минут, поезд на Ниццу к платформе номер два – через шестнадцать минут.
Но Рунич смотрел мимо него – на окно, в котором, как на экране, стояла Ида Верде.
Их разделяли трепещущее кружево занавески, оконный проем и десять метров площади. Она едва заметно улыбнулась ему. Он приподнял шляпу и поклонился. Надев перчатку, она послала ему воздушный поцелуй и пошла к тому выходу из кафе, который вел не на площадь, а к перрону. Рунич еще раз поклонился.
Опершись о трость, он остановился посреди дороги. Что ж – лучшее прощание, которое только можно придумать. Да, он не знал, как сказать малышке Ведерниковой, доверчивой Зино, шикарной Иде, что, видит бог, ему надо сосредоточиться.
«Да и как жить с хамелеоном? В повседневной, так сказать, жизни? Ведь, смею полагать, актриса Верде – не последнее пристанище этого воинственного воображения», – беседовал Рунич сам с собой.
В стихотворной новелле, у Эдгара Аллана По, в фильмовой грезе, в конце концов, такой сюжет, безусловно, интересен. Но в утлом апартаменте с ватерклозетом в чердачном коридоре… Требуется полное одиночество. Хоть ненадолго. Месяцев на пять-семь. В его тихом Хуан-ле-Пине, где скоро-скоро наступит теплая жемчужная зима и не больше одного раза в день по дороге, что сквозит от Ниццы по побережью, через спящий городок будет растерянно проезжать чей-то автомобиль, скорей всего с заблудившимися путешественниками. Один автомобиль один раз в день…
Он почувствовал укол тоски оттого, что уже не имел больше сил пускать иллюзии в жизнь, в ее обыденный порядок – или беспорядок.
«Лозинскому пригодилась бы такая сцена для фильмы, – пронеслось в голове у Иды, которая уже сидела в своем купе. – Зрители будут рыдать».За секунду до того, как поезд тронулся, в дверь купе постучался кондуктор и внес завернутый в серую бумагу прямоугольник посылки.
Ида выглянула в окно – плыли прощальные взмахи рук, чей-то белый платок, чья-то роза, брошенная влюбленным, легко опережала движение поезда.
Она вернулась на диван. Надорвала упаковку – сквозь бумагу блеснула рыжая усмешка пальминского стула.Глава десятая Возвращение Иды
Пароход приходил в Ялту в два часа пополудни, но Ида с утра стояла на носу верхней палубы, глядя, как из жемчужной завесы тумана, прошитого, как иглами, солнечными лучами, медленно выплывает крымский берег с чашей города, замкнутой со всех сторон медвежьими спинами гор.
Она испытывала странное чувство. Как будто ей суждено было вступить в новую жизнь – неизведанную и оттого опасную. Сердце щемило. Злость, гнев, обида, чувство оскорбления – все, что она испытала, прочитав письмо Гесса, – сейчас ушло. Слишком многое с ней случилось за последние месяцы. Слишком многое – она чувствовала – должно было случиться теперь. Шляпу с широкими полями, загнутыми вниз, чтобы закрывать лицо и шею, чуть было не подхватил порыв холодного ветра, и Ида удержала ее, стремительным жестом закинув за голову руку и выгнув спину – ее фирменная поза.
«В Ялте, наверное, уже дожди», – с внезапной необъяснимой тоской подумала она.
Она задумчиво смотрела, как, разрывая синь морской воды, к пароходу мчался белый катерок. Еще вечером она договорилась с капитаном о том, что он вызовет для нее специальный транспорт, как только будет брошен якорь.
Все путешествие она успокаивала свое нетерпение тем, что фотографировала морскую гладь и горизонт, придумывая, что же может, следуя волшебной неожиданности, парадоксальной случайности, вдруг оказаться в кадре и как-то разнообразить бессмысленную однообразную картинку. Несчастный, ожидающий на обломке корабля помощи. Чей-то улетевший бант. Выскочившая из воды егозливая рыба. Ничего так и не случилось. Ни разу. Однако сама игра ее забавляла.
