Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Когда месье Клаврэ вошел в библиотеку, просторная комната была освещена только пламенем камина. Месье Клаврэ всегда был чрезвычайно зябок, но после смерти Пьера ему стало казаться, что его кровь обледенела, а кости превратились в мрамор. Поэтому, хоть еще и не наступила зима, он велел у себя топить. Выходя из столовой, Андрэ и месье Клаврэ молча садились у камелька. Его жар не раз сушил слезы на старых щеках бедного месье Клаврэ. Подолгу, не произнося ни слова, он глядел на пляску огней. Иногда они напоминали ему маленьких золотых танцовщиц Тимолоорского султана, маленьких желтых танцовщиц Кателанского луга. И при этом воспоминании сердце месье Клаврэ билось от волнения и сожалений. Ах, какие они были счастливые, все трое, в тот июньский вечер: Пьер, со своим красивым юношеским лицом, Андрэ, со своей снисходительной серьезностью старшего, он сам, со своим немного смешным любопытством путешественника-домоседа! Полгода прошло; и все это счастье разрушено навеки! Пьер умер. Сам он — беспомощный старик; и как не похож на прежнего Андрэ теперешний Андрэ, с изможденным и исхудалым лицом, с то мрачным, то лихорадочным взглядом, с автоматическими движениями! И никогда еще месье Клаврэ не видел так ясно, как сейчас, какое опустошение произвела печаль на этом лице, чья глубокая перемена вдруг предстала перед ним при внезапном свете электрических ламп. Это впечатление было так сильно, что месье Клаврэ, подавая руку Андрэ, сказал ему с невольной тревогой:
— Здравствуй, Андрэ… Но что с тобой, дитя мое?..
Андрэ де Клерси пожал протянутую ему руку.
— Мне надо с вами поговорить…
Он произнес эти слова глухим голосом; потом помолчал и продолжал еще тише:
— Мне надо с вами поговорить… поговорить о Ромэне Мирмо.
При этом имени, произнесенном шепотом, месье Клаврэ воскликнул:
— О мадам Мирмо?
Андрэ де Клерси кивнул головой. Он продолжал с трудом:
— О, я знаю, что мне не следовало бы произносить этого имени. Да, я поклялся, что никогда больше его не назову; но все-таки я должен вам сказать то, с чем я пришел, и вы должны меня выслушать до конца; вы должны обещать исполнить то, о чем я вас попрошу, обещать мне это честным словом. Ах, мой старый друг, я налагаю на вас тяжелое испытание, но мне не к кому обратиться, кроме вас.
По мере того как Андрэ говорил, месье Клаврэ охватывала возрастающая тревога. Никогда еще он не слышал в голосе у Андрэ такой мольбы и властности. Никогда не видел в его глазах такого выражения исступления и страсти. И он испытывал нечто вроде страха, смешанного с любопытством, как бывает, когда видишь, что в, казалось бы, знакомом человеке вдруг обнаруживается новый человек. Что же такое скажет ему Андрэ? Почему он кладет ему руку на плечо, словно желая овладеть им? Чего ему от него нужно? Месье Клаврэ невольно сделал шаг назад:
— Андрэ!
— Выслушайте меня, месье Клаврэ… Выслушайте меня!
Он закрыл глаза рукой, потом продолжал:
— Да, Ромэна Мирмо была причиной смерти Пьера; да, из-за нее Пьер убил себя. Я должен бы ее ненавидеть… И вот, я ее люблю!
У месье Клаврэ вырвалось восклицание, на которое Андрэ ответил жутким смехом. Он упал в кресло. В тишине просторной комнаты хрустнуло полусгоревшее полено. Из него брызнул огонь и затрещал. Андрэ поднял голову к месье Клаврэ. Свет камина озарил бледное лицо, такое бледное, такое искаженное, что месье Клаврэ содрогнулся от безмерной жалости и отечески погладил мертвенный лоб Андрэ. Теперь Андрэ говорил словно про себя, тем прерывистым голосом, который бывает во сне:
— Да, я люблю Ромэну. Я всегда любил ее. О, уже с давних пор, с того времени, когда я увидел ее впервые. Ах, если бы тогда у меня хватило мужества сказать ей! Но я не посмел. А потом, я не вполне отдавал себе отчет в моей любви; она была так глубока, что я ее почти не различал. И потом, Ромэна была невеста. И вот я промолчал, и время шло, и мне казалось, что я забыл. Только встретясь с нею опять, в тот вечер на Кателанском лугу, я понял, что все еще люблю ее, что никогда не перестану ее любить, любить молча, потому что я был осужден на молчание. Я был связан, она была уже несвободна, и я снова почувствовал, что мы не предназначены жизнью друг для друга.
Помолчав, Андрэ продолжал:
— Когда я заметил, что Пьер ее любит, знаете, месье Клаврэ, я испытал странное ощущение. Я уже примирился со своим страданием, и вдруг перестал страдать. Мало того, я был счастлив этой любовью. Она разлучала меня с Ромэной, но в то же время освобождала меня от каких бы то ни было сожалений. Я видел в ней как бы таинственную награду. О, месье Клаврэ, клянусь вам, я не ревновал. Я был опьянен какой-то грустной, горделивой радостью. Мое погибшее счастье послужит счастью Пьера, потому что он-то будет счастлив, он будет любим. Он узнает любовь, которой я был лишен. Да, вот о чем я мечтал, а вместо этого! О, месье Клаврэ, месье Клаврэ!
Он закрыл лицо руками, словно заслоняя от себя трагическое видение, встававшее у него перед глазами. И месье Клаврэ смотрел на руки Андрэ, обагренные светом камина. Он уже видел однажды их такими же красными, когда вошел в комнату, где Пьер лежал на кровати, с виском, простреленным смертоносной пулей. Андрэ тогда подошел к нему с руками, багровыми от крови, пролившейся из раны брата…
Вдруг Андрэ встал. Резкими шагами он отошел в глубь комнаты, потом вернулся к месье Клаврэ. Его глаза горели темным огнем.
— О, как я ненавидел эту женщину, как я ее ненавидел! Да, я ненавидел ее улыбку, ее глаза, ее рот, ее голос, все ее тело. Я ненавидел ее за то, что она жива, когда тот умер. Я ненавидел дыхание ее уст, биение ее сердца. Я ненавидел воздух, которым она дышит, кровь, которая течет у нее в жилах. Как? Он умер, а она, она продолжает существовать! Она гуляет, смеется, живет! Конечно, она, наверное, пожалела немного этого мальчика, погибшего из-за нее! Она, должно быть, была взволнована, быть может даже плакала, но она по-прежнему будет жить. Она забудет, вернется туда, к себе, и никогда не узнает о моей ненависти… Потому что я, знаете ли, действительно ее ненавидел. Каких только наказаний я для нее не выдумывал! Мне хотелось ломать ей руки, терзать ее тело, оскорблять ее, бить.
Андрэ де Клерси резко ударил кулаком по мрамору стола, потом продолжал разбитым голосом:
— Да, я ее ненавидел… а теперь я ее люблю. Я читал письма, которые она почти каждый день пишет Берте. Я знаю, что она страдает, и эта мысль, которая должна бы меня радовать, мне нестерпима. Да, она страдает. Она знает, что Пьер покончил с собой из-за нее; она сознает теперь, что она его любила. Она, вероятно, несчастнее нас всех. И я не могу допустить, чтобы она так страдала, потому что я люблю ее, месье Клаврэ, люблю.
