Кэтрин Гэскин - Я знаю о любви
— …Почему ты не можешь быть, как другие женщины?
— Другие женщины? Какое мне до них дело?
— Никакого, я полагаю. В том-то вся беда. Другие женщины счастливы тем, что имеют… ребенка, семью. Почему ты не такая? Почему ты всегда должна куда-то мчаться, как сейчас? Мчаться и бросать все? Все эти посещения Пэта в доме Мэтта Суини… Это похоже на уловки, к которым ты прибегала в Мельбурне, чтобы встречаться с этой свиньей Чарли Гринеем.
— О, Боже, неужели ты не можешь понять, Том? Я не могу сидеть весь день, читая книги или вышивая. Я не так устроена. Я…
— Слишком хорошо я знаю, как ты устроена! — Он с громким стуком задвинул ящик бюро.
— Тебе нужны только мужчины, Роза! Только это тебя интересует. Всегда мужчины… мужа тебе мало!
— Такого мужа, как ты! — Я услышала ее жесткий безжалостный смех и содрогнулась, наверное, так же, как и Том. Я зарылась в подушки, заткнула уши, потому что не могла спокойно слышать ту горечь и злость, с которой они обвиняли друг друга.
— Я твой единственный муж! — сказал Том. — И тебе лучше запомнить это, Роза. Рано или поздно тебе придется это понять. Ты не можешь иметь всегда то, что тебе хочется. Когда-нибудь тебе придется довольствоваться тем, что у тебя есть.
— Не понимаю, о чем ты. — В ее голосе была обида.
— Ты знаешь очень хорошо, о чем я. Я имею в виду Адама.
При звуке этого имени я резко села в кровати, напряженно прислушиваясь к каждому слову.
— Адама?..
— Да, Адама. Кого же еще? Бог свидетель, я был настолько глуп, что почти обрадовался, когда ты начала бегать за Чарли Гринеем, так как думал, что ты уже забыла Адама. Но мне следовало предвидеть… с самого начала еще на Эрике ты хотела именно Адама. И сейчас это продолжается.
— Ты не прав, Том! Ты ошибаешься! — Она, казалось, была на пределе.
— Не ошибаюсь! Я глупец! Но я не настолько глуп, чтобы не видеть то, что у меня перед глазами. Ты полагаешь, никто не догадался? Мы не слепцы, не дети!
— Но это неправда. Я столько месяцев не видела Адама. Почему? Я никогда не виделась с ним наедине…
— С каких пор ты выбросила его из головы? И не будь Адам таким кислолицым пуританином, он тоже позволил бы тебе занять место в своем сердце. Адам всегда заставлял себя правильно поступать, но он, несмотря на это, все же мужчина. Не кажется ли тебе, что он слишком явно тебя избегает? Адам боится. Ты это знаешь и думаешь, что на этот раз добьешься своего, возьмешь его измором.
Я сидела, похолодев от муки, и слушала, как Том говорит то, в чем я до конца никогда не смела себе признаться. Он высказал все, во что я не могла поверить и чего так боялась. Счастье и надежда рухнули.
Какое-то время стояла тишина. Я ожидала, что Роза будет все отрицать, но она молчала. Мне хотелось, чтобы она солгала, хотя бы ради сохранения видимости мира. Тогда я могла бы довольствоваться мыслью, что Том и я были введены в заблуждение нашей ревностью. Но этого нам не было дано. Раньше в голосе Тома я слышала ярость и отчаяние, теперь я услышала его мольбу, его муку.
— Не надо так, Роза… — сказал он. Его голос стал тише, и я не могла всего расслышать.
— Если бы ты знала, как я люблю тебя… если бы ты только позволила любить тебя. — Следующие слова он произнес тихо, я их не расслышала. Голос становился нежнее, призывнее, это был голос мужчины, который умоляет. Я возненавидела Розу за тот позор, который она на нас всех навлекла, за то, что Том должен так унижаться.
Я знала, что она скажет, еще до того, как слова были произнесены.
— Будь добрым со мной, Том. Я ничего не могу с собой поделать, такая уж я есть. Ты должен мне помочь.
Теперь она умоляла его. Я знала, как опасен был голос Розы, когда она вот так убедительно, неотразимо говорила с мужчиной или с кем-то, кто ее любил.
— Ох, Боже мой, Роза! Если бы ты только…
— Подойди ко мне — подойди близко, Том.
Больше я не различала их слов, звучавших то громче, то тише, а потом наступила тишина, которая была красноречивее самых громких слов. Я услышала слишком много: скрип тяжелой старой кровати, вскрик Розы, смех торжества и восторга, более хриплый голос Тома, его неистовство и нетерпение.
Я обхватила голову руками и ждала Адама, думая о Розе, чувствуя к ней лютую ненависть оттого, что она могла завоевать любого мужчину, когда ей это было нужно. Ей удалось унять страхи Тома и убаюкать его, а он обманывался, думая, что она принадлежала ему. Она была безрассудна и импульсивна, но в ней всегда в самый последний момент просыпался инстинкт самосохранения — так было с мужем и с Джоном Лэнгли. Я ненавидела ее за умение водить всех нас за нос и за ее власть над нами.
Я вышла из комнаты и увидела Адама на лестнице. Встала и подошла к окну. Я не хотела, чтобы он видел меня в таком горестном состоянии, не хотела придавать Розе еще больше значения в его глазах, она и так в этом преуспела.
— Эмми! Что ты здесь делаешь?
— Не могла заснуть, — сказала я, — и решила подождать тебя здесь.
Он слабо улыбнулся. — Ты странная женщина, Эмми. Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю…
— Возможно. Возможно, ты всегда представлял меня такой, какой увидел впервые на Эрике. Существует много разных Эмм и… если захочешь, можешь разглядеть их. Если бы ты позволил себе увидеть их, Адам.
Я подошла к нему совсем близко, прижалась и поцеловала в губы, и радость охватила меня вновь, когда я почувствовала, что он отвечает на мой поцелуй. Свободной рукой он обнял меня, и его губы искали мои.
— Эмми… моя маленькая Эмми… пойдем в постель. Меня слишком долго не было. Слишком долго, малышка Эмми.
Но когда он открыл дверь нашей комнаты, я снова услышала звуки, которые вывели меня из равновесия. Тело Адама напряглось, и в какой-то ярости он подошел к Розиным дверям и закрыл их. Затем он овладел мной почти неистово. Это была любовь, в которой не было нежности. Впервые я почувствовала, что меня берут вместо Розы. Я принимала его любовь такой, какой она была, и отдавала ему свою страсть, в которой смешались желания дать ему удовлетворение, удержать его, сохранить для себя, не отдавать Розе, понести от него ребенка. Мы заснули, утомленные нашей страстью.
VIЯ дописала последнее предложение, которое диктовал мне Джон Лэнгли, перечитала письмо и подала ему на подпись. Оно было адресовано агенту Лэнгли в Сингапуре и завершало серию писем, перечней, записок и инструкций о закупке товаров, что я написала под диктовку Джона Лэнгли за последние три дня. Все это Адам должен был взять с собой в следующий рейс на «Энтерпрайз». Было около половины восьмого утра, мы позавтракали при свечах более часа тому назад. Адам уже выслушал последние указания Лэнгли и теперь упаковывал в конюшне седельные вьюки, готовясь к возвращению в Мельбурн.
