Евгения Марлитт - Имперская графиня Гизела
Он взял ее за руку — его холодные пальцы дрожали, и когда молодая девушка в недоумении посмотрела ему в лицо, взгляд его скользнул в сторону. Он повел ее к дивану и пригласил сесть рядом с собой. Но потом снова встал, приотворил дверь и удостоверился, не было ли кого в смежной комнате.
— Я должен сообщить тебе тайну, — вполголоса сказал он, — тайну, которую, кроме нас обоих, не должен знать никто… Бедное дитя! Я надеялся, что тебе можно будет пользоваться еще хоть годом полной свободы, но ты сама виновата в том, что случилось… Твоя необдуманная поездка верхом привела к ужасному перевороту в твоей жизни, и я принужден высказать тайну, которую я всей душой желал бы унести с собой в могилу.
Это вступление, таинственное и темное, как ночь, навеяло страшный холод на неопытную душу восемнадцатилетней девушки. Тем не менее ни один мускул ее бледного лица не дрогнул.
Она сидела неподвижно, еле переводя дух, и недоверчиво смотрела отчиму прямо в лицо; она перестала верить этому вкрадчивому, грустному голосу с тех пор, как узнала, как язвительно и жестоко при случае мог звучать этот самый голос.
Он указал на портрет ее матери. Теперь глаза ее уже привыкли к полумраку комнаты, и она отчетливо различала контуры всех предметов. Ей казалось, что ласковые глаза улыбаются ей с полотна и что рука ее подымает цветы для того, чтобы усыпать ими путь своей осиротелой дочери, — Ты была еще очень молода, когда она умерла, ты вовсе не знала ее, — продолжал он мягким голосом. — Вот почему, воспитывая тебя, мы упоминали больше о бабушке, чем о ней… Она была ангел по доброте и голубка по кротости… Я очень любил ее.
Недоверчивая улыбка промелькнула на лице молодой девушки, — он скоро забыл «ангела» ради того демона, который только что выбежал из комнаты. Этот портрет висел, всеми забытый, в комнате, в которую его превосходительство не входил иногда годами, тогда как сверкающие черные глаза его второй супруги взирали на него с портрета, висевшего над письменным столом его городской резиденции.
— До сих пор ее влияние не отразилось на твоей жизни, — продолжал он. — Но отныне ты пойдешь по пути, который она незадолго до смерти твердой рукой предначертала тебе. Документ, касающийся этого предмета, находится в А, и будет передан тебе, как только я вернусь в город.
Он остановился, как будто ожидая какого-нибудь восклицания или вопроса со стороны падчерицы. Но она упорно молчала и спокойно ожидала дальнейших сообщений.
Он вскочил с видимым нетерпением и несколько раз быстро прошелся по комнате.
— Тебе известно, что большая часть владений Фельдернов перешла к ним от принца Генриха? — спросил он резким тоном, неожиданно останавливаясь перед ней.
— Да, папа, — сказала она, наклонив голову.
— Но ты, вероятно, не знаешь, каким образом эти владения перешли в руки твоей бабушки?
— Никто мне об этом не говорил, но я предполагаю, что она их купила, — ответила она совершенно спокойно и простодушно.
Отвратительная улыбка искривила губы его превосходительства. Он быстро присел около нее, схватил ее тонкие руки, которые она держала на коленях, и приветливо притянул ее к себе.
— Иди сюда, дитя мое, — шептал он, — я должен сообщить тебе кое-что такое, что, вероятно, на время поразит твои чувства… Но я должен предупредить тебя, что подобные вещи случаются на каждом шагу, и что свет судит о них… очень снисходительно. Тебе уже восемнадцать лет — нельзя же оставаться навсегда ребенком и не понимать житейских отношений… Твоя бабушка была подругой принца…
— Я это знаю, и по всему, что я слышала, он должен был относиться к ней, как к святой…
— Было бы лучше, если бы ты смотрела на вещи с менее возвышенной точки зрения!
— О, папа! Не повторяй этих слов! — прервала она его умоляющим голосом. — Ведь я уже узнала вчера, что у нее не было сердца.
— Не было сердца? — он улыбнулся, и лицо его приняло отвратительное выражение. — Не было сердца? — повторил он. — Как понять твои слова, дитя мое?
— Она не была добра к несчастным, она хотела натравить собак на бедных, просивших ее помощи.
Министр снова вскочил с места, но на этот раз в порыве сильного гнева. Он топнул ногой, и с его губ, казалось, хотело сорваться проклятье.
— Кто наговорил тебе все эти пустяки? — сказал он злобно.
Он вдруг увидел, что находится еще дальше от цели, чем с самого начала; он увидел, что эту детски чистую душу нелегко загрязнить пошлой житейской правдой и неразборчивым миросозерцанием света.
— Хорошо же, — сказал он после некоторого молчания, садясь около нее, — если это тебе так нравится, то скажем, что бабушка была святыней принца, который любил ее так нежно, что однажды составил духовную, по которой делал своей наследницей графиню Фельдерн, и совершенно отказывался от своих родственников.
Лицо молодой девушки вдруг оживилось.
— Она, конечно, протестовала всеми силами против такой несправедливости, — прервала она его, задыхаясь от волнения, но с полной уверенностью.
— О, ребенок! Нет, дело было совсем иного свойства… Я, впрочем, должен предупредить тебя, что весь свет разразился бы гомерическим смехом, если б твоя бабушка вздумала действовать в твоем духе… Против получения полумиллиона не так-то скоро протестуют, душа моя!.. И в том отношении, что бабушка приняла предлагаемое ей наследство, она совершенно права.. Не прав был он, принц!.. Но теперь нам придется коснуться одного пункта, которого и я не могу извинить.
— Но, папа, я лучше готова умереть, чем касаться этого пункта! — проговорила девушка жалобным голосом.
Лицо ее покрылось смертной бледностью, губы дрожали и голова ее опустилась на подушку дивана.
— Дорогое дитя мое, умирать не так легко, как тебе кажется… Ты будешь жить, даже если и выслушаешь рассказ мой об этом темном пункте, и если послушаешь моего совета, то тебе представляется возможность скоро предать его забвению… Таким образом, завещание принца написано было уже несколько лет, и его отношение к твоей бабушке ничем не возмущалось до тех пор, пока его не расстроили злые сплетни — нередко случалось, что они совершенно расходились в ссоре друг на друга.. Так, в одну из таких минут, графиня Фельдерн давала в Грейнсфельде большой бал-маскарад — принца там не было… Вдруг среди ночи бабушке было объявлено, что принц Генрих умирает, — кто сообщил ей это известие, никому до сих пор неизвестно. Она оставляет бальную залу, бросается в экипаж и едет в Аренсберг — мать твоя, в то время семнадцатилетняя девушка, которую принц любил, как отец, сопровождает ее…
Он замолк на минуту.
Дипломат как бы колебался. Он взял флакон и поднес его к лицу молодой девушки, прислонившейся к подушке дивана.
