Лариса Кондрашова - Замужняя невеста
Вот еще один момент в жизни Сони. Ее служанка убила кормилицу приемного сына. И Софья рассуждает об этом так спокойно, будто Мари всего лишь… украла кусок хлеба или пнула соседскую кошку. И не кричит, не падает в обморок, не ужасается. Даже попыталась взять на себя часть ее вины, сказав нечаянно: «МЫ убили…»
Она скосила глаз на поникшую Мари. Наверное, та думает, что госпожа таки ужаснется и ее прогонит. И не доверит ей больше нянчить детей, думая, что у нее душа монстра, и если она убила один раз, убьет и второй.
На Соню вдруг снизошло озарение: тот дар, которым славились женщины рода Астаховых и чем обычно восхищалась она сама, в большой степени был для них бременем. Наверное, не раз они хотели избавиться от него, ничего не ощущать, не знать и быть самыми обычными женщинами. Ведь если бы она не увидела Долорес, не сказала о том Мари с явным осуждением, разве пошла бы на убийство ее любимица?! Значит, и в этом виновата княжна, а вовсе не ее служанка…
— Ничего этого не было, — сказала Соня, глядя перед собой. — Ты слышишь меня, Мари, ничего! Долорес куда‑то исчезла перед нашим отъездом, и больше мы ее не видели.
— Но зачем… зачем вы мне это говорите?!
— На всякий случай, — тихо сказала Соня. — Вдруг кто‑то когда‑нибудь спросит.
— Если мы успеем добраться до границы, то никто не спросит, — угрюмо заметила Мари, — а если не успеем, то я все расскажу тем, кто нас догонит. Я во всем виновата…
— В любом случае господину графу знать об этом не обязательно.
— Вы, как всегда, правы, ваше сиятельство.
Мари хотелось поцеловать руку княжне, но она боялась, что та с отвращением ее отдернет. Или встать на колени и долго просить о прощении, но она лишь смотрела на Соню вымученным взглядом, все крепче прижимая к себе Николо.
Соня это в момент поняла, как и то, что Мари лишь стала ей еще ближе. Если это возможно.
— Мари, — сказала она через некоторое время, все еще удивляясь собственным ощущениям, — ведь ты всегда будешь мне верно служить?
Девушка как раз ворошила дрова в очаге — Жан задерживался во дворе, — обернулась и, будто все еще не веря происходящему, посмотрела Соне в глаза:
— Ваше сиятельство, я готова отдать за вас жизнь!
И Соня сразу поверила, что сказаны эти слова вовсе не под влиянием минуты. Вообще‑то она вовсе не была так уж спокойна, догадавшись о содеянном Мари. Какой еще больший вред могла бы нанести им Долорес? Может, она боялась, что придется ей ехать вместе с Соней, и потому хотела ее устранить? Или тут и в самом деле месть, прав был Пабло? О том остается лишь гадать.
Как много тайн уносят с собой в могилу люди! Молодые, вроде Долорес, ни о чем таком не задумываются. Похоже, они считают, что будут жить если и не вечно, то долго. Такие, как Соня, стараются о смерти не думать, а она всегда рядом…
Домик, в котором путешественники собирались провести ночь, пока не прогрелся настолько, чтобы не было риска простудить младенца. Мари пристроила его на кровать, завернув в меховую накидку княжны. Накануне Соня купила ее для себя в одной из портовых лавчонок Барселоны. Совсем недорого. Женщины здесь не слишком увлекались мехами, а у Софьи сохранилась к ним любовь еще со времен проживания в холодном Петербурге.
Жан вернулся со двора и закрыл дверь, запирая ее на засов.
— Спаси и сохрани нас, Господи! — Он глянул на деревянное, потемневшее от времени распятие и перекрестился. А потом строго приказал: — А теперь всем спать! Нам предстоит трудная дорога. Я разбужу всех, едва начнет светать.
Мари перепеленала Николо — тот даже не проснулся. Видно, перед уходом на свое черное дело Долорес малышей как следует покормила, чтобы они до срока не выдали своим плачем ее отсутствие.
Соня прилегла у камина на старой волчьей шкуре, завернувшись в одеяло, а Жан натаскал себе из другой комнаты каких‑то тряпок и соорудил ложе в ногах у Сони. Мари оставалось лечь на кровать к Николо, и когда она попыталась возразить, Соня уже сонно прикрикнула на нее:
— Ночью ребенок заплачет, кто будет в темноте к нему вставать? Такая уж твоя доля.
Ночью Соня проснулась от нехорошего предчувствия. Не то чтобы ее разбудил какой‑то посторонний звук — в окрестности было по‑прежнему тихо. Но словно чей‑то голос — не во сне и не наяву — разбудил ее:
— Пора вставать. Быстрее. Уезжайте отсюда!
В очаге еще горели угольки, и она запалила лучину, чтобы в темноте в чужом доме попусту не биться об углы.
— Мари, — прошептала она.
— Я уже проснулась, ваше сиятельство, — проговорила та, проворно сползая с кровати.
— Жан, пора! — Соня стала будить товарища.
— В чем дело? Сейчас очень рано. До рассвета еще… — он выглянул наружу, — еще часа два.
— Пусть лучше останется, чем не хватит, — сказала она, помогая Мари собирать вещи.
— О чем ты говоришь? — не понял Шастейль.
— О времени.
Николо не проснулся. Мари так его сонного и перепеленала. Дала воды. Вздохнула:
— Скоро ему понадобится совсем другая еда.
А Жан вышел во двор, и вскоре женщины услышали, как он вполголоса уговаривает лошадь стоять на месте, пока он неуклюже запрягает ее.
Как бы то ни было, но и в таких тяжелых и неопределенных условиях, в которых они оказались, поневоле приходилось учиться то ли обращению с оружием, как в случае с Соней и Мари, то ли обращению с лошадьми, как в случае с Жаном Шастейлем.
Но, как видно, глаза боятся, а руки делают. Научился и Жан управляться с лошадьми, потому что, выйдя из дома с вещами и ребенком на руках, обе женщины увидели подле крыльца запряженную карету и молодцеватого кучера, сидящего на козлах.
Свесившись, он посмотрел, как Соня и Мари влезли в карету и захлопнули дверцу. Потом выпрямился, взмахнул кнутом и воскликнул:
— В добрый путь!
«Как мальчишка, — подумала Соня, — он не верит в то, что нас может ожидать какая‑то опасность. Кажется, он не до конца поверил и в то, что Долорес донесла на нас. Думает, это всего лишь мои слабые нервы?»
Но даже не имея в том особого опыта, Соня решила, что опасность лучше переоценить, чем недооценить.
Глава двадцать третья
Через некоторое время карета выехала на более‑менее накатанную дорогу, и вскоре монотонный стук колес убедил седоков в том, что их долгое путешествие продолжается. Пока без особых препятствий.
Карета катила все быстрее и быстрее. Словно лошадь наконец проснулась и начала с усердием выполнять свою работу.
— Зря мы боялись, — довольным тоном произнесла Мари. — Решили, что за нами кто‑то погоню организует. Наверное, мы не такие важные господа, чтобы ради нас кто‑нибудь стал утруждать себя погоней. Для этого надо было бы то ли не спать ночь, то ли выезжать с рассветом так же, как и мы.
