Уильям Коллинз - Опавшие листья
Но кроме этого обстоятельства многое возбуждает во мне подозрение: упорное желание молодого человека оставаться мне неизвестным, его предостережения против женщины, служащей нам посредницей, и его советы держать от нее в тайне содержание его писем. Я чувствую, что я должна быть осторожна с ним относительно денег, а я в нетерпении увидеть свое дитя готова отдать ему все, что бы он у меня ни спросил. При таком настроении и неизвестности меня еще, странное дело, удерживает и старая женщина. Она предостерегает против своего компаньона и говорит, чтоб я не давала ему денег, пока он ничего не сделал. „Это единственная сила, которую вы имеете над ним“, – говорит она, и так я сдерживаю пожирающее меня нетерпение.
Нет, я не могу описать вам состояние моей души. Если я вам скажу теперь, что я боюсь умереть прежде, чем обниму свою дочь, вы, может быть, поймете и пожалеете меня. Когда наступает ночь, я совсем сума схожу.
Посылаю вам свой настоящий адрес в надежде, что вы мне напишете и несколько успокоите меня. Я не могу еще просить вас придти повидаться со мной, я к этому не способна и к тому же я дала слово, что при настоящем положении дел не буду принимать никого из своих друзей. Сделать это нетрудно, так как у меня один друг – вы, Амелиус.
Отнеситесь ко мне с состраданием, добросердечный человек. В продолжение стольких лет в душе моей жила одна надежда, которая теперь готова исполниться. Не было никогда симпатии между мужем моим и мной (напротив того, какая-то тайная неприязнь отталкивала нас друга от друга), отец и мать мои оба были огорчены моим замужеством, и имели на то основание, сестра моя умерла в нищете, вот жизнь бездетной женщины! Лишь бы не оставаться долее в этом положении.
Прощайте пока, Амелиус. Прошу вас, не думайте, что я унываю. Когда я хочу быть счастливой, я смотрю в будущее».
Это грустное письмо еще более усилило печальное настроение Амелиуса. В нем возникли смутные, неопределенные опасения за мистрис Фарнеби. Ввиду ее собственных интересов ему хотелось бы посоветоваться с Руфусом (не упоминая, конечно, имен), если б американец был в Лондоне. Со вздохом положил он письмо в карман. Даже и мистрис Фарнеби в тяжелые минуты имеет в виду утешение. «Все, кроме меня», – подумал Амелиус.
Размышления его были прерваны появлением одного молодого члена клуба, его знакомого. Новоприбывший заметил его озабоченность и предложил ему отобедать и провести вечер вместе. Амелиус согласился, человек, который в настоящую минуту избавлял его от самого себя, становился его другом с этого дня. Отступив от своей привычки к умеренности, он пил более обыкновенного, вино возбуждало его, и расположение духа становилось еще тяжелее, вечерние развлечения имели тот же результат. Он вернулся в свой коттедж, до того упав духом, что жалел о дне, в который покинул Тадмор.
Но он решил на следующее утро идти проститься с Региной. Карета стояла у подъезда и за ней кеб, нагруженный багажом. Мистер Фарнеби сердился и уверял, что они опоздают на поезд. Его грубый голос и кроткие замечания Регины доносились из столовой до слуха Амелиуса, когда он вошел.
– Я не намерен ждать прибытия джентльмена социалиста, – заявил мистер Фарнеби с саркастической язвительностью.
– Дорогой дядя, у нас еще, по крайней мере, четверть часа впереди.
– Нет, ничего подобного, нам нужно еще сдавать багаж. Затем послышался голос горничной, доложившей:
– Мистер Гольденхарт, мисс.
Мистер Фарнеби быстро вышел в зал.
– Прощайте, – сказал он Амелиусу в дверях и поспешно направился к экипажу. – Я не буду ждать, Регина, – закричал он выходя.
– Пускай он отправляется один, – сказал Амелиус с негодованием, когда Регина бросилась из комнаты.
– Полно, полно, дорогой, он может услышать вас. Ни одна неделя не пройдет без писем от меня, обещайте мне тоже, Амелиус. Один поцелуй, о, мой дорогой…
Ее прервал слуга, скромно появляясь в комнате.
– Извините, мисс, но господин мой спрашивает вас, едете вы с ним или нет.
Регина не дала ему говорить более, она кинула на своего жениха прощальный взор и бросилась из комнаты.
Внутренняя испорченность, которую Амелиус открыл недавно в своей натуре, возбудила в нем запретные мысли, когда он смотрел вслед удалявшейся карете. «Если б бедная Салли была на ее месте?..» Он сделал над собой усилие и остановился на этой мысли, «каким подлым может быть человек, сам того не подозревая».
Он сошел с крыльца, скромный слуга пожелал ему доброго утра с каким-то радостным уважением, он был рад, что в продолжении нескольких месяцев не увидит своего сурового господина. Амелиус остановился и обернулся, грустно улыбнувшись. Он был в таком расположении духа, что готов был, чтоб сколько-нибудь развлечься, шутить со слугой.
– Ричард, – спросил он, – собираетесь вы жениться? – Ричард, пораженный изумлением, скромно признался, что помолвлен с горничной из соседнего дома. – И скоро свадьба? – продолжал Амелиус, играя тросточкой. – Как только я скоплю немного денег, сэр.
– Будь прокляты эти деньги! – вскричал Амелиус и, ударив тросточкой по мостовой, пошел дальше, бросив последний взор на дом, который в эту минуту был ему ненавистен. Ричард проводил молодого джентльмена и, с недоумением покачав головой, запер дверь.
Глава XXIX
Амелиус отправился прямо домой в коттедж с отчаянным намерением вернуться к своим старым планам и зарыться в книгах. Осматривая с нетерпением школьника свои хорошо снабженные полки, он, по несчастью, попал на историю Англии Гуме. Он взял первый том. Менее чем в полчаса он убедился, что Гуме ничего не может для него сделать. Премудро вдохновленный, он обратился к более близкой истории, которую люди называют вымыслом. Писатель в высшей степени талантливый, превосходивший всех романистов, как Шекспир всех драматургов, Вальтер Скотт занимал почетное место в его библиотеке. Коллекция его романов в Тадморе была неполна. Амелиус тотчас же принялся за «Роб-Роя». Он открыл книгу и до конца дня занимался любовью его к Диане Верной. Когда же поднимал глаза и устремлял их в сад, чтоб дать им немного отдохнуть, то увидел Андрю Файрсервиза, хлопотавшего около цветочных клумб.
Он окончил последнюю страницу благородного рассказа, когда Тоф пришел в комнату накрывать на стол.
Господин за столом и слуга, стоя за его стулом, привыкли разговаривать во время обеда. Амелиус из всех сил старался болтать по-прежнему. Но он уже покинул прелестный мир мечтаний, открытый перед ним Вальтером Скоттом. Тяжелая действительность его будничной жизни восставала перед ним со всех сторон. Наблюдая его с величайшим вниманием, француз заметил перемену в его настроении и отсутствие аппетита, которым в другое время отличался его господин.
