Сюзан Робинсон - Лорд Дракон
— Нет, не двигайся! — закричала она.
Рука Грэя замерла на дверной панели, и черепок, ударившись о деревянную поверхность, раскололся на части, и один его осколок, срикошетив, вонзился ему в запястье. Испуганная Джулиана замерла в сундуке, не в состоянии двинуться с места, когда он с проклятьем отдёрнул руку от двери. Он извлек осколок. Тот был темно-красным от крови. Грэй не обратил внимания на рану, поскольку как раз в этот момент в комнату ворвался Имад, поглядел на них обоих и, пробормотав что-то по-арабски, сказал:
— Госпожа забыла это в деревне. — Он поставил сундучок с лекарствами на пол и взял Грэя за руку.
— Маленький порез, господин.
Ни один из них не проронил ни слова, пока Имад искал перевязочный материал в её сундучке. Грэй посмотрел на Имада, а после перевёл пристальный, сверкающий подобно драгоценному камню, взгляд на неё.
— Жди там, радость моя. Этот сундук послужит мне отличным сидением, когда я переброшу тебя через колено. О, не стоит так смущаться. Я отошлю Имада, прежде чем задрать тебе юбку.
Её кровь вскипела и жаркой волной прилила к лицу. Джулиана выпрыгнула из сундука, хлопнув крышкой и набросилась на Грэя, её голос дрожал.
— Клянусь всеми демонами ада, я этого не потерплю. Ты пытаешься сделать меня своей рабыней.
— Что? — в его тоне одновременно прозвучали тревога и изумление.
Она быстро заговорила, ведомая желанием огородить себя от этой боли с помощью слов.
— Со мной это у тебя не выйдет, слышишь? Я скорее выйду замуж за прокажённого, чем буду тратить свою жизнь, ползая у твоих ног, порабощенная и… и служа только твоему удовольствию.
Его губы шевельнулись, слегка приоткрывшись, а пристальный взгляд переместился вниз, на раненное запястье. Имад накладывал повязку, наклонившись над раной, но замер, услыхав их препирательства. Полоска ткани упала на пол. В этой тишине Джулиана почувствовала в нём внезапную перемену, не понимая, чем она вызвана. Затем он взглянул на неё.
Его взгляд был полон странной боли. Он покачал головой и сказал надломленным голосом.
— Поработить, ты думаешь, что я способен на такое, когда я… Я думал, между нами было нечто большее чем… чем только желание. Я думал, ты поняла, какой я. Но я был дураком, думая, что ты видела не только то, что снаружи… и просто любила меня.
В одно мгновение праведный гнев Джулианы испарился. Неудачный выбор слова ранил его так, как не мог ранить ни один меч или кинжал, и это именно она нанесла ему эту рану. Боль пронзила её, когда она осознала, что должно означать для него это слово — унижение, страдание, позор.
— Нет, — прошептала она, и слёзы застилали её взор. — На самом деле я не то имела в виду… — в приступе раскаяния она растеряла всю свою храбрость.
— Кхм, если ты положишь на рану тысячелистник… — она попыталась начать снова, но он ушёл, тихо выскользнув за дверь и закрыв её за собой преувеличенно тихо. Джулиану оставили оправдываться перед полированным дубом.
— Я не это имела в виду.
Этот взгляд — он преследовал её. Всё его самообладание, сдержанность и даже запас холоднокровия покинули его разом, обнажая муку и страдание. Она хотела взять над ним верх, а не растерзать ему душу. Но никогда прежде ей не проходило в голову, что у неё было достаточно власти для этого.
Она стояла около сундука, не замечая ничего, кроме поглотившего её страдания. Как она могла быть такой неосторожной? Она должна была понимать, какую боль причинит ему это слово. Стук отвлёк её, когда она была уже готова зарыдать от переполнявшего её раскаяния. Имад захлопнул крышку лекарственного сундучка и поставил его на стол. Расправив своё широкое одеяние, он подошёл к ней, и, взяв за руку, отвёл подальше от сундука. Джулиана закрыла лицо руками, в то время как он с полной невозмутимостью приступил к уборке покоев, собирая разбитую посуду и поднимая перевёрнутую мебель. Она тихо плакала, когда он произнес.
— Он спас мне жизнь.
Джулиана перестала плакать и посмотрела на юношу сквозь пальцы.
Имад опустился на колени на пол и принялся выуживать черепки из-под кровати. Он продолжал смотреть вниз, его тон был ровным.
— Я добывал на жизнь воровством на улицах Александрии, худой, грязный, похожий на мелкую гадюку. И попытался срезать его кошелек, но он поймал меня. Его охранники казнили бы меня на месте, а он запретил им и попросил у Саладина позволения оставить меня у себя. Я не испытывал благодарности до того момента, пока он не убедил господина не продавать меня в бордель. Он до сих пор не хочет говорить мне, как ему это удалось.
— Я могу исцелить от множества недугов, — сказала Джулиана. — Но не могу вылечить саму себя от злого нрава. По правде говоря, ещё никто никогда меня так сильно не сердил.
Имад выпрямился и сел на пятки, чтобы посмотреть на нее серьезными черными глазами.
— Я молчал, подчиняясь его приказу, о, божественная богиня красоты. Но вы и он — словно два льва, у каждого свой величественный характер и смертоносные когти. Он уже начал втягивать свои, иначе не стал бы придумывать историю о том, что бандит и был убийцей.
Джулиана почувствовала, как мускулы её челюсти задрожали.
— Я не убивала его.
— Он знает это, о, свет мира всего, хоть вы и ничего не отрицаете. Но вы не знаете о том, как он боролся с самим собой, чтобы подавить гнев, будучи по вашей милости обнажённым и выставленным напоказ перед чужаками. Вы никогда не думали, что подобное обращение напомнит ему об унижениях, которые он перенёс, когда был рабом?
Колени Джулианы обмякли. Она осела на сундук в изножии кровати.
— О, нет!
Имад принялся складывать черепки на поднос, в то время как она размышляла над злом, которое причинила гордости Грэя. Величественное самообладание для него было как воздух, оно скрывало раны от стыда, которые только-только стали заживать, а она снова вскрыла и разбередила их.
— Расскажи мне, что с ним произошло, — попросила она.
Имад плавно поднялся и поставил поднос на кровать.
— Не могу, госпожа. Если я расскажу, он хотя и не причинит мне физического вреда, но отошлет прочь, и будет глубоко страдать из-за моего предательства. Я никогда так с ним не поступлю.
— Это настолько ужасно? — спросила она.
Возникла длинная пауза. Имад перебирал осколки на подносе, затем опустился перед ней на колени. Его движения были очень плавными, он наклонил голову и коснулся лбом кончика ее ботинка. Выпрямившись, он сел.
— Раб не имеет достоинства, личной жизни и собственной воли. Для него не существует справедливости, жалости, утешения. Есть только унижение, посягательство на тело и душу, подчинение и стыд. Думаю, нет надобности описывать вам, что это означало для такого живого и темпераментного молодого человека, как мой хозяин.
