Беверли Кендалл - Вкус желания
Томас бросил взгляд на высокие напольные часы возле камина и удивился: оказывается, сейчас много позже, чем он предполагал, — было без четверти одиннадцать.
Что она здесь делает? И, Господи, почему у нее не хватило ума надеть что-нибудь более пристойное, чем голубой шелковый пеньюар, окутывавший ее от стройных плеч до ножек в чулках? От ее вида у него защемило сердце, как бывает у мужчины, надолго лишенного женского общества и ласки.
Томас переменил положение и оперся локтями о расставленные колени. Она вздрогнула и порывисто обернулась на звук. Когда она разглядела его, сидящего в затененном углу, глаза ее округлились, рука взлетела к горлу.
— О Господи! Я не подозревала, что кто-то еще не спит, — произнесла она задыхаясь. — Я… я выбирала книгу… в библиотеке, когда заметила елку.
Она вдруг замолчала на полуслове, попятилась к двери, и лицо ее начало медленно покрываться румянцем.
— Не стану мешать вам разглядывать елку, — сказал Томас и тотчас же подумал, что настало время решительного объяснения.
Инстинкты Амелии убеждали ее немедленно бежать. Но, будучи отчаянной авантюристкой, она приостановилась, услышав его слова. Томас выглядел таким мужественным. Если на свете и был человек, обладавший особой аурой мужского обаяния, окружавшей его плотным облаком, то ему следовало держать его в узде, чтобы все женщины мира оставались в безопасности. И таким мужчиной был Томас Армстронг.
— Я хотела получше рассмотреть елку, — сказала Амелия, запинаясь, как ребенок, только что научившийся говорить.
На его щеках, заросших щетиной, появились две глубокие ямочки, а уголки рта тронула улыбка.
Амелия отвела от него взгляд и сделала вид, что внимательно разглядывает праздничную гирлянду, украшавшую каминную полку. Она ненавидела себя за нервозность, которая всякий раз охватывала ее, когда он оказывался поблизости.
— Вы начинаете напоминать мне вашего отца, — усмехнулся Томас и поднялся на ноги одним гибким, плавным движением.
Глаза Амелии сузились. Что, ради всего святого, это могло значить? Она ничем не походила на отца. Ничем!
— Вы оба начинаете заикаться в минуты волнения.
Ее отец никогда не испытывал волнения и, следовательно, никогда не заикался, как и она! По крайней мере с ней никогда этого не случалось до встречи с виконтом.
— Я не заикаюсь, — ухитрилась она сказать без запинки. — Здесь довольно прохладно. Я должна была бы догадаться, что слуги уже загасили огонь в камине.
Она не могла придумать ничего лучшего, а сказать что-то было надо, чтобы не выглядеть совсем уж нелепо.
— Почему вы нервничаете?
С каждым произносимым словом он на шаг приближался к ней. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы она закрыла глаза и не открывала их.
— Я…
Амелия была вынуждена замолчать, почувствовав, что сейчас как раз сделает то, в чем он ее только что упрекнул: начнет заикаться. Она кашлянула и шагнула к двери.
— То, что вы ошибочно приняли за нервозность, на самом деле усталость. Уже поздно, и я утомлена.
Амелия попыталась было держаться высокомерно, но тщетно: как только он оказался достаточно близко, у нее сдавило горло, и последние несколько слов она произнесла тихо и с придыханием.
— Вы, должно быть, не очень устали, если пришли за книгой.
Лицо Амелии вспыхнуло. Вот чертов наглец!
— Вы бежите от меня, — сказал он тихо.
Еще пара шагов, и он окажется на расстоянии вытянутой руки от нее. Амелия повернулась, но не успела сделать и шага, как он сжал ее плечо. Он держал ее крепко и не выпускал. Его рука была сильной и теплой. По телу ее побежал огонь.
— Что вы делаете? — сорвался с ее уст хриплый вздох.
— Хочу знать, почему вы так нервничаете.
Он привлек ее к себе совсем близко. Решительно и неумолимо, Амелия отворачивалась, чтобы не видеть его груди, плеч и извилистой линии шеи. Она судорожно сглотнула:
— Томас, не делайте этого…
И содрогнулась, услышав просительную нотку в своем голосе, что говорило о слабости ее духа и тела.
— Не делать — чего? — пробормотал он, и голос его звучал обольстительно вкрадчиво.
Он стоял очень близко от нее, почти вплотную, и от него исходил присущий ему мужской запах, и от этого мысли ее смешались, а по всему телу пробежала дрожь.
Когда в прошлый раз они оказались так близко друг от друга, его руки лежали на ее груди, а языки переплетались. И он отступил первым, он, а не она, слабая женщина. Однако слабой она была только с ним, но все же не могла допустить, чтобы он управлял ее чувствами.
Он опустил голову, и его затуманенный взгляд был теперь устремлен на ее губы.
Она поспешила их плотно сжать и отвернулась. Но ноги ее будто приклеились к полу. Беги. Беги. Беги.
В этот момент из коридора донеслось слабое шарканье, и снаружи в комнату просочилась Тонкая полоска света. Томас стремительно сделал шаг назад и выпрямился во весь рост. В следующий момент его лицо обрело свойственное ему уверенное выражение.
Амелия вздохнула с облегчением и отвернулась, крепче запахивая пеньюар, будто он мог защитить ее от его власти. Она знала, что это невозможно.
— Доброй ночи, — пробормотала Амелия.
Она не посмотрела на него, не посмела посмотреть — и поспешила к выходу.
— В субботу мы отправляемся в Беркшир, — услышала она и мгновенно остановилась.
Резко повернула к нему голову.
— Я должна ехать?
— Неужели вы думаете, что я оставлю вас проводить Рождество здесь, в одиночестве?
Его тон был таким, будто он считал подобное предположение глупым. У ее отца на этот счет никогда не возникало сомнений. После смерти ее матери Рождество утратило для него значение. Если ему случалось проводить этот день дома, он неизменно зарывался в свои деловые бумаги и отчеты и оставался в своем кабинете.
— Право, я предпочла бы остаться одна.
Томас смотрел на нее так, будто ему хотелось взять ее с собой не больше, чем ей ехать в Беркшир.
— У вас нет выбора, Амелия. Вы едете со мной к моей сестре.
Амелия отрывисто кивнула и поспешила выйти, гадая, как сможет провести эти праздники в обществе Томаса Армстронга и не потерять себя окончательно.
Что, черт возьми, с ним творится? Он бы поцеловал ее и сделал бог знает что еще, если бы случайно проходивший слуга не спас его от него самого. Эта чертова женщина сводила его с ума.
Он вспоминал выражение ее лица, когда она здесь стояла, глядя на елку, и казалась такой хрупкой и одинокой, что сердце его сжималось. Он заметил в ее взгляде острую печаль, когда она повернулась к нему, и гадал, что могло быть причиной этой печали. Потом она отстранилась. В нем поднялось что-то странное: возможно, нечто животное, инстинкт хищника, преследующего самку.
