Алисса Джонсон - Ловушка для повесы
— Мне было двенадцать лет. Почти тринадцать, — продолжал Коннор. — Он передал этого человека в руки магистрата, который приговорил того к двум годам тюрьмы... по просьбе отца.
Она вернулась в комнату и закрыла за собой дверь.
— По-моему, это слишком сурово.
— Отец мог приказать застрелить его. Однако он считал себя человеком сострадательным. — Коннор наконец пошевелился, но всего лишь перевел взгляд на окно. — Я помню... Он усадил меня в библиотеке и объяснил, что в жизни есть место милосердию, но не попустительству. Он рассказал мне, что проявить отсутствие моральных принципов является признаком слабости ума. Воров вроде этого браконьера следует пожалеть за их неразумие, но не баловать, чтобы они не перестали понимать смысл наказания и не вернулись к своим позорным действиям.
— Он был не прав, — тихо проговорила Аделаида.
— Верно, и к тому же он был лицемером: ведь его собственную жизнь никак нельзя назвать добродетельной. — Он замолчал надолго, а потом повернулся и посмотрел на нее. — Я любил моего отца.
«И наверняка запомнил каждое слово его лекции», — подумала Аделаида, и сердце ее перевернулось от жалости. Даже после того, как он узнал, что в этих словах нет правды, они обладали достаточной силой, чтобы превратить каждый кусок краденого хлеба в жалкие опилки, и наполняли горечью каждую удачную незаконную авантюру.
Она сочувствовала ему с болью в сердце, не в силах представить себе, каково это было выбирать между страхом голода и страхом опозорить память любимого отца. Ей хотелось найти слова, чтобы убедить его, что отец гордился бы им нынешним. Но такие слова не находились, и ей отчаянно захотелось вернуться в прошлое и высказать барону все, что она о нем думает.
А поскольку это было невозможно, Аделаида сделала единственное, что могла придумать: пересекла комнату, положила ладонь ему на грудь и, встав на цыпочки, прильнула к его губам нежным поцелуем.
— Я не стыжусь тебя, — прошептала она, а затем, поскольку желание видеть его счастливым было неодолимым, потрепала его по щеке с невероятно снисходительным видом. — Но ты совершенно ничего не понимаешь в жизни, если всерьез считаешь, что я отдам кому-нибудь это платье.
Улыбка Коннора проявилась медленно и сопровождалась хищным блеском глаз. Его рука скользнула вокруг ее талии, притягивая ее к нему. Сердце Аделаиды пропустило один удар.
— Что ты делаешь?
— Доказываю, что ты не права. — Все еще ухмыляясь, он нагнул голову и прикусил мочку ее ушка. — Ты сейчас избавишься от платья.
— Что? О нет! — Она рассмеялась от возбуждения и предвкушения и оттолкнулась от его груди. — Мы же сейчас не в спальне. Мы не можем...
— Твоя сестра в саду. Твой брат в городе, а Джордж в детской.
Взгляд ее метнулся к двери, Аделаида затрепетала от чудесного ощущения его губ, скользящих по чувствительной коже ее шеи.
— Но слуги...
— Они не помешают. — Он приостановился, целуя ямку между ключицей и шеей. От этой ласки у нее всегда слабели колени. — Если хотят сохранить свое место.
— О... О-о-о... Но...
Он заглушил ее протест в два действия. Во-первых, он отодвинулся от нее, чтобы запереть дверь, и сделал это с поразительной быстротой, а затем вернулся и завладел ее ртом долгим жарким поцелуем. Аделаида подчинилась без лишнего шума.
По правде говоря, ее протесты были не слишком сильными. Она не хотела останавливаться. Не по-настоящему. Если б могла, она вечно купалась бы в этом тумане страсти.
Ну может быть, не вечно, поправилась Аделаида, когда его рот сомкнулся с ее ртом в еще более глубоком лобзании, и от наслаждения у нее закружилась голова. Она беспокойно задвигалась в его объятиях. Пальцы лихорадочно расстегивали пуговицы его жилета. Слишком много ткани было между ними, и она вздохнула с облегчением, когда ловкие пальцы Коннора быстро расправились с ними. Она забыла свои страхи насчет того, что их застанут, и услышала свой мяукающий стон, когда его язык коснулся возбужденной вершины ее груди.
В такие моменты она забывала обо всем. Обо всем, кроме удовольствия момента и предвкушения наступающего восторга. Когда они занимались любовью, между ними не было ни тайн, ни сделок, ни мщения — и никаких пятнадцати тысяч фунтов. Были только ожидания, которые — она знала — будут удовлетворены, и обещания, которые безусловно будут исполнены.
Она ощущала себя желанной добычей, когда он уложил ее на постель. Чувствовала себя лелеемой возлюбленной, любимой женой. Когда она ласково проводила ладонями по его спине, то видела огонь, вспыхивавший при этом в его глазах. В этот миг она была властительницей, равной ему во всем. Вскоре она осознала, что, бережно проводя кончиками пальцев по его телу, она превращала Коннора в мужчину бурных и буйных желаний. Или могла выпить до дна его силу и сорвать беспомощный стон с его губ. Этот выбор был за ней.
Аделаида решила быть требовательной и, просунув руку между ними, стала ласкать его мужскую плоть с отвагой, на которую не была способной еще неделю назад. Хриплый стон, вырвавшийся из его горла, усилил ее собственное желание, а когда его руки заскользили по ее коже с грубоватой настойчивостью, она также обессилела, как Коннор, так же потерялась в требованиях своего тела... и его.
И на это краткое время не было нужды надеяться на что-то большее. Руки Коннора крепко обнимали ее, и сильный стук его сердца звучал у нее под ухом.
В этот миг все было так, как тому и следовало быть.
Глава 23
Жизнерадостное настроение Аделаида сохраняла в течение следующих тридцати двух часов. Именно столько потребовалось Вольфгангу, чтобы отыскать ее в библиотеке и объявить: «Мне нужны деньги».
Аделаида даже не подняла голову от маленького письменного столика, за которым рисовала план будущего сада. Она и так знала, что это всего лишь дело времени, чтобы брат обратился к ней с требованием финансовой поддержки.
— Позволено мне поинтересоваться зачем?
— Какое это имеет значение? Мы же теперь богаты. Не так ли?
Аделаида обмакнула перо в чернильницу и повторила:
— Для чего они тебе?
— Я просто играл в карты, и мне не повезло.
— Ты играл в азартную игру?
Не слишком необычное времяпрепровождение для молодого джентльмена. Однако в прошлом Вольфганг хотя бы предпочитал, чтобы его пари имели какой-то деловой оттенок.
— У тебя объявился новый порок? Сколько?
— Четыре тысячи.
Перо выскользнуло у нее из пальцев.
— Ты шутишь!
«Пожалуйста, пожалуйста, Боже милосердный, пусть это будет шуткой!..»
