Лаура Кинсейл - Летящая на пламя
— Вы порезались.
Олимпия взглянула на ладонь и увидела кровь. Между указательным и большим пальцами виднелась кровоточащая ссадина.
— Я ничего не чувствую, — промолвила она и закусила губу, понимая, что вот-вот расплачется самым глупым образом. — Я так замерзла, что д-даже ничего н-не чувствую.
— Ну и прекрасно. Значит, вам не будет больно, когда я начну промывать рану.
Шеридан подвел ее к воде, взял за руку и вымыл рану ледяной морской водой из ведра. Затем он, поеживаясь, снял бушлат и расстегнул рубашку.
Олимпия затаила дыхание, глядя на его грудь.
— О Боже! У вас вся грудь в синяках и кровоподтеках.
— Отвратительное зрелище, правда? Это наглядный пример того, что случается с людьми, которым огорченные принцессы поверяют свои секреты, — добавил он.
Олимпия подавила чувство сострадания и жалости.
— Это случается с теми людьми, которые бессовестно лгут и нагло воруют, — заявила она жестко.
— Вот, возьмите. — Шеридан оторвал рукав от рубашки. — Лишенный всякой порядочности, я самым эгоистичным образом перевяжу сейчас вашу рану лоскутом, оторванным от своей последней рубашки. И после этого вы смеете утверждать, что я не желаю вам добра? — Он помог ей перевязать ладонь, крепко стянув рану.
Олимпия наблюдала, как он вновь надел рубашку, у которой остался один-единственный рукав, и, содрогаясь от холода, накинул мокрый бушлат. Девушка уже хотела было сказать «спасибо», но это слово застряло у нее в горле. Это по его милости она оказалась здесь, так за что же ей его благодарить? Она была бы сейчас сыта и согрета в… Уисбиче? Ориенсе? Риме?
Олимпия не знала, да и не хотела знать этого. Любой вариант был лучше, чем нынешнее бедственное положение, в котором она оказалась.
— Я хочу есть, — промолвила принцесса.
— И я тоже. — Шеридан оглядел пустынный берег. — У вас есть какая-нибудь идея?
— Нет.
— Хорошо, в таком случае я считаю, нам следует улечься прямо здесь и ждать прихода смерти. Может быть, вы умрете первой, и тогда я смогу поужинать ножкой принцессы.
В сгущающихся сумерках черты лица Шеридана были все еще хорошо различимы — даже сейчас он был неотразим. Или, вернее, именно сейчас, когда его красоту подчеркивал угрюмый величественный ландшафт скалистого берега и бушующего моря. Холод мучил Олимпию, ночь внушала ей ужас, но Шеридан, казалось, был сродни всем этим стихиям, он представлялся принцессе одиноким духом, порождением серой вечерней мглы.
Капитан протянул ей ведро.
— Принесите пресной воды, пока еще окончательно не стемнело. А я позабочусь о месте для ночлега.
Олимпия повернулась и пошла вдоль берега, поглядывая на крутой откос, взобраться на который было невозможно.
Снег валил теперь крупными хлопьями, устилая землю. Юбка Олимпии обледенела и била по ногам. Промокшая до нитки, несмотря на плотный плащ, Олимпия начала мерзнуть на ветру, превращаясь в ледышку.
С каждым шагом ей было все труднее и труднее передвигать окоченевшие ноги. Она споткнулась о бревно, упала, с большим трудом встала на ноги и пошла, пошатываясь, дальше.
Когда девушка наконец отыскала то место, где можно было взобраться на откос, она остановилась в задумчивости, не в силах вспомнить, зачем она искала этот пологий подъем. Ее била такая адская дрожь, что она еле стояла на ногах.
Олимпия попыталась взобраться на откос, цепляясь за клочки сухой травы и мха, но сделать это было очень трудно. Пальцы не слушались ее. Снег, казалось, нарочно летел прямо ей в глаза, налипая на ресницы. Олимпия попыталась смахнуть его рукой и задела пальцами нос. Она не почувствовала ни пальцев, ни собственного носа. Это было признаком какой-то грозившей ей опасности… Но какой? Мысли Олимпии путались, она не могла сосредоточиться.
Вокруг слышался только жуткий вой ветра и рев бушующего моря, волны которого то с грохотом бились о берег, то вновь отступали. Девушка помогала себе локтями и коленями, карабкаясь из последних сил. Обледеневшая одежда царапала кожу и растирала ее в кровь. Взобравшись на откос, Олимпия оказалась в окружении больших валунов, поросших косматым мхом. Ночь уже опустилась на остров, но от снега исходило сияние. Олимпия начала плутать между камней и скал.
Неожиданно вскрикнув, она упала и на мгновение задохнулась от боли, ее правую руку жгло как огнем. Она взглянула вправо и увидела, что рука, пробив тонкую корку льда, полощется в студеной воде ручья. Она всхлипнула и отдернула ее.
Посидев еще немного, Олимпия решила, что ей следует встать на ноги. Но тело отказывалось повиноваться, девушка никак не могла собраться с силами. Голова раскалывалась от боли. Слезы замерзали на ее щеках и ресницах. Олимпия сидела и слушала, как горестно плачет над нею ветер.
Ей вдруг страшно захотелось спать. Веки стали тяжелыми и начали слипаться. Было очень холодно. Олимпия знала, что Шеридан будет на нее сердиться. Он ведь ждет ее с водой, а она не может идти. Все равно они погибнут здесь. Так или иначе погибнут. Лучше уж просто заснуть и не проснуться. Она будет спать, и во сне ей, может быть, станет теплее. Хоть немного, хоть чуточку.
Шеридан долго шел по следам Олимпии, отпечатавшимся на снегу. Но он прошел бы мимо нее, приняв лежащую на земле девушку за очередной валун, если бы не споткнулся.
Он упал па колени рядом с ней и, обхватив ее, почувствовал, что вся ее одежда обледенела.
— О Боже… проснись… — Он вцепился пальцами в ее плечо и неистово затряс девушку. — Открой глаза… о Боже, проснись!
Она застонала и пошевелилась.
— Спать… хочу спать… — всхлипнула Олимпия.
— О эти бабы с их куриными мозгами, — пробормотал Шеридан, закрывая на мгновение глаза.
Он снова затряс ее, ощущая в душе нарастающий ужас.
Видя, что она не реагирует, он подтащил Олимпию к двум большим мшистым кочкам, закрывавшим их от ветра. Ее одежда хрустела ото льда. Шеридан выпрямился, окинул взглядом местность, почти скрытую во мгле, и начал драть сухую траву и мох с ближайшей кочки, которая была выше человеческого роста. Он снял с нее дерн, а затем принялся за вторую кочку, устраивая мягкую постель с подветренной стороны.
Затем Шеридан стащил с Олимпии обледеневшую одежду. Пока он возился с ее пуговицами и застежками, она постанывала и что-то еле слышно бормотала.
— Так холодно… Я умру…
— Глупости, — сказал Шеридан, с трудом переводя дыхание от изнеможения.
— Я не могу… не могу… Я умру…
— Ты не умрешь, моя дорогая. — Он стащил с нее платье, обнажив ее полное тело в белых панталонах. — Хотя это в твоем духе, в подобной мученической смерти было бы нечто мелодраматическое. Жаль только, что в радиусе трех тысяч миль нет ни одного тирана, в борьбе с которым можно было бы пожертвовать собственной жизнью.
