Дора Моссанен - Куртизанка
— Я бы хотела поговорить с месье Амиром.
— Как о вас доложить? — спросила женщина, толкнув дверь носком. Та заскрипела, открываясь шире.
— Симона д'Оноре, — ответила девушка. Ей захотелось взять женщину за руку и узнать ее характер по геометрическому узору на ладони, а еще понять, почему у нее побелели костяшки пальцев, когда она буквально вцепилась в притолоку. Она молча и с такой силой распахнула дверь, что Симона отшатнулась, испуганная. Стараясь собраться с мыслями и прийти в себя, она протянула женщине руку.
— Найтшейд[48], — представилась та. Пальцы Симоны скользнули по ее ладони, нащупав глубокую линию над большим пальцем — доказательство того, что она неохотно верила людям. Другая же, едва заметная линия, тянулась примерно до половины кисти, свидетельствуя о том, что жизнь ее оборвется в самом расцвете. И оборвется, скорее всего, трагически.
— Члены семьи ждут вас, — сказала она и отступила в сторону, пропуская Симону в холл.
Симона ступила на выложенный мраморной плиткой цвета кофе с молоком с геометрическими узорами, натертый до блеска пол. Над головой висел канделябр, инкрустированный бирюзой. Она вспомнила Ягхут. Почему прощение всегда дается так тяжело? Ягхут пришлось потерять сначала двух любимых людей, чтобы простить Симону. В вычурном комоде с выпуклой передней стенкой на обозрение были выставлены фигурки лошадей персидского фарфора. В застекленном буфете со вставками из драгоценных пород дерева стояла фарфоровая композиция: женщина в чадре и музыканты, играющие на ситарах. На огромном пианино в ряд выставлены семейные фото, по которым можно было изучать калейдоскоп этнических черт и типов — резкие черты лица, черные волосы и полные губы соседствовали с голубыми глазами и бледной кожей европейцев.
Она последовала за Найтшейд к дверям гостиной, в которой теснились несоразмерно громоздкие диваны и кушетки, покрытые пестрыми пледами. Четыре стула с вышитыми подушечками на сиденьях вокруг стола. Ножки украшали сценки охоты.
— Мы ожидали вас.
— Да, ожидали с нетерпением.
Первый голос, принадлежащий женщине, долетел до Симоны откуда-то слева; второй, баритон, раздался справа.
На стуле с высокой спинкой, обитом зеленым бархатом цвета магнолии, перед высоким окном с чудесной панорамой окрестных холмов сидела женщина. В окно проникал слабый горьковатый аромат миндалевых деревьев. Женщина с косой, в которую была вплетена нитка жемчуга, сидела на стуле боком, скрестив ноги, черная юбка прикрывала их до самых лодыжек, накрахмаленный воротничок облегал изящную нежную шею, и производила впечатление нордической лошади. Ей наверняка едва исполнилось тридцать пять.
В присутствии этой женщины Симону вдруг охватило непроизвольное желание прикрыть свои пышные рыжие волосы. Остановившись на пороге, девушка посмотрела на мужчину в другом конце гостиной. Он сидел в атласном домашнем халате, с приспущенным галстуком, откинувшись на спинку кожаного кресла цвета загорелой кожи. Пышная зелень, казалось, спускается с холмов, норовя проникнуть в комнату сквозь двустворчатые французские окна позади него. Кожа на его лице напоминала выдубленную шкуру, а глаза, не отрываясь, смотрели на нее, словно она являла собой загадку, которую ему требовалось непременно разгадать.
Она собрала все свое мужество, чтобы не отвести взгляд от этих голубых глаз и обезоружить его ядом своих желтых очей. Она не позволит ему одержать победу над ней с первых мгновений встречи.
В глазах его мелькнула искорка веселья, и тонкие губы под ухоженными усиками изогнулись в слабой улыбке. Из серебряной коробочки филигранной работы он взял щепотку нюхательного табака. Послышалось негромкое чихание, как будто он совершил некий ритуал очищения и избавления от заразы. От него исходил запах бриллиантина, которым были смазаны его усы, от черных волос пахло пряным восточным одеколоном, навевавшим воспоминания о горе Эльбурс. Янтарные четки щелкали, вились и подпрыгивали меж его пальцев и наконец замерли на его большой широкой ладони подобно капелькам меда.
— Это моя супруга, мадам Зизи Амир. Мы рады, что вы смогли принять наше приглашение.
Зизи Амир поднялась, немного качнулась из стороны в сторону, словно ее лодыжки не смогли удержать в равновесии ее крепкое стройное тело. Лицо ее навевало воспоминания о белом олеандре, как если бы в ее жилах текло молоко, а не кровь. Она встряхнула юбку, будто желая избавиться от невидимых пылинок, и протянула руку Симоне, которая едва доставала ей до мочек ушей.
— Было очень приятно познакомиться с вами, мадам. А теперь я вынуждена вас покинуть. Найтшейд покажет вам вашу комнату, когда вы будете готовы.
Симона крепче стиснула хрупкие пальцы Зизи Амир, почувствовав прикосновение большого пальца и слегка выступающих костяшек, едва заметный холм Венеры и шрамы на ее ладони, обратив внимание на твердость рукопожатия. Болезненная, какая-то скорбная уязвимость этой женщины тронула Симону. Глаза Зизи Амир сверкнули, и она уперлась большим пальцем в ладонь Симоны, желая освободиться от ее хватки. Затем она пересекла гостиную, направляясь к двери. У порога она приостановилась, чтобы перебросить косу за спину. Косу закрепляла заколка в форме розы, лепестки которой образовывали изящные жемчужины.
В середине цветка сверкал и переливался гранями красный бриллиант.
* * *— Входите, — произнес месье Амир, жестом указывая ей на стул у стола с мраморной крышкой — достаточно близко, чтобы почувствовать его равнодушие, и достаточно далеко, чтобы подчеркнуть дистанцию между ними. — Не стоит вести себя, как будто мы с вами на церемониальном приеме. От долины Африканской циветты до Бугиваля долгий путь. Вы проголодались? Да, да, конечно. Найтшейд! Найтшейд! Приготовьте ужин для нашей гостьи.
Появилась Найтшейд, держа в руках поднос с чашками и чайником, вазами с финиками, сушеными ягодами, свежими огурцами, тарелками и ножами.
— Я не голодна, — запротестовала Симона. — Я хочу поговорить с вами о…
— Об убийстве вашего супруга. Я знаю. Но неужели вам так нравится стоять? Чувствуйте себя как дома. — Он поднес к губам чашку обжигающего чая и отпил маленький глоток темной жидкости. Очевидно, у него, как у многих персов, язык и небо были уже нечувствительны к горячим жидкостям. Он выбрал из вазы крупный финик и, глядя ей прямо в глаза, стал обкусывать мякоть, а потом зажал косточку между большим и указательным пальцами, словно пулю. — Вот так он и был убит! Правильно? Разумеется! Выстрелом в грудь, в упор. Видите, мне все известно.
