Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка
— Ты не брыкайся, дурочка, мы от Василия…
И — к возу с сеном. Фрося даже и ахнуть не успела, как в самой середине воза сено раздвинулось, открывая махонький лаз, и ее сунули в темное шуршащее нутро. Лаз закрылся, и она, скрючившись, ничего не понимая, только и смогла прижать обе ладони к лицу, оберегаясь от колючих сухих охвостьев. Воз между тем продолжал размеренно двигаться, и слышно было, как под полозьями саней едва различимо попискивает снег, потерявший свой голос в этот теплый день. Фрося попыталась чуть выпрямить согнутые ноги, но в колени ей уперлась толстая палка, и стало ясно, что тесный лаз был сделан заранее, до того времени, как на сани начали сметывать сено. Ни повернуться, ни пошевелиться, все тело затекало, наливаясь тяжестью, но Фрося терпеливо лежала, уже не пытаясь даже колыхнуться. Обреченно ждала — чем все закончится?
Шум базара стих, воз скатился под горку, поднялся наверх и снова двинулся по ровной дороге. Под полозьями по-прежнему попискивал снег, изредка всхрапывала лошадь, будто жалуясь на усталость. В тесной норе становилось жарко и душно, от густого сенного запаха голова начинала кружиться, и Фросе не хватало воздуха. Она уже не чаяла, когда остановится воз и ее вызволят на свободу.
Ехали долго. Наконец послышался глухой кашель возницы, а следом — неторопко и добродушно:
— Тпр-ру-у… Стой, милая, кажись, прибыли…
Лаз открылся, крепкие руки подхватили Фросю и вытащили наружу, поставили на землю, но затекшие ноги не держали, подсекались в коленях, и она повалилась набок.
— Стой, девка, не падай, разомнись сначала, кровь разгони…
Она открыла глаза, зажмуренные от солнечного света, по-особенному яркого после кромешной темноты, увидела приземистого мужика с окладистой русой бородой, который придерживал ее, не давая упасть, и причмокивал губами, пытаясь раскурить затухающую цигарку. Раскурил, выдохнул облаком вонючий дым и спросил:
— Ну, оклемалась? Дальше сама шагай, прямо в избу иди, ждут там тебя.
Фрося сделала несколько шагов, остановилась — в ноги ей будто десятки иголок воткнулись. Переждала, огляделась. Воз с сеном стоял в просторной ограде, отделенной от улицы глухим и высоким заплотом. Незавидная изба под черной крышей, с которой только что сбросили снег, была спрятана в глубине ограды, и в нее вело низенькое крыльцо в две ступеньки.
— Иди, иди, — подбодрил ее возница, — не оглядывайся, беды не будет.
Пошла. Шаткие ступеньки скрипнули, дверь в полутемные сени открылась без звука. Первым в избе она увидела Васю-Коня. Он сидел за столом перед большим самоваром и улыбался, сошвыркивая чай с блюдца. Его рысьи, всегда настороженные глаза смотрели сейчас на Фросю по-мальчишески озорно.
— Долго ты, девонька, ко мне ехала. Я уж с базару прибежал, самовар поставил, а тебя все нету и нету. Никак с приставом Чукеевым заговорилась? Да ты не удивляйся, лопотину скидывай, садись чай пить, заодно все и расскажешь. Зачем меня искала?
Вместо ответа Фрося достала письмо и молча положила его на краешек стола. Вася-Конь боязливо протянул руку и осторожно развернул…
8«Здравствуйте, Василий!
Никогда бы не смогла даже подумать, что буду писать это письмо. Но пишу… Вы так внезапно появились в моей жизни и так внезапно из нее исчезли, что я до сих пор нахожусь в растерянности. Так многое хочется сказать, но не нахожу слов. Нет, неверное, правильнее будет так: я хотела бы сказать эти слова при встрече. Сообщите, когда мы сможем встретиться.
Антонина Шалагина».
Вася-Конь столько раз перечитывал это письмо, что выучил его наизусть, снова и снова повторяя слова, которые звучали для него столь необычно, что казались неведомой песней, которую никогда раньше не доводилось слышать. Они обжигали, будто клокочущий кипяток, напрочь растапливали сомнения и отчаяние последних дней, когда после внезапного загула на Инской улице он забился в своей избушке в лютом одиночестве и ему временами чудилось, что он начинает сходить с ума: блазнилось, что слышит в тесном пространстве голос Тонечки Шалагиной. Совершенно измаявшись, он заставил себя выбраться из избушки и отправился в Колывань, по дороге лишь сообразив, что потерял счет дням недели. Оказалось — воскресенье, базарный день. На базар Вася-Конь прямиком и отправился. Первым делом поспешил в дальний угол, где издавна шла торговля лошадями и где от одного только их вида он стремительно преображался, словно взлетал над землей.
Но не успел он пересечь и половину базарной площади, как увидел в толпе Фросю, а затем, приглядевшись, и цепко следящего за ней Чукеева.
Вася-Конь словно пробудился от долгой спячки. Снова взыграли в нем азарт, удаль и неистощимая находчивость, которая всегда выручала в самых опасных случаях. Фросю увезли из-под самого носа Чукеева, да так ловко, что Вася-Конь не отказал себе в удовольствии: задержался, хоронясь за торговыми рядами, и посмотрел, как мечется по базару растрепанный и потный пристав. А после незаметно выбрался из толпы, добежал до своей подводы, оставленной в ближнем переулке, сел и понужнул лошадку, правя к избе, куда должны были привезти и Фросю.
Получив письмо, написанное Тонечкой Шалагиной, он возликовал и только что не прыгал от радости, сворачивая и разворачивая листок хрустящей под пальцами бумаги. Фросю вечером того же дня отправил в Ново-Николаевск и наказал ей: сам он в городе будет в понедельник с утра, и будет ждать ее вместе с Тонечкой возле Сосновского сада: место там укромное и зимой малолюдное.
И вот с утра он уже был возле входа в Сосновский сад, утаптывал, прохаживаясь туда-сюда, длинную тропинку вдоль невысокого, по колено, заборчика, зорко поглядывал по сторонам и никак не мог подобрать слова, которые ему хотелось сказать при встрече с Тонечкой. Не было у него никаких слов, было только одно — сладкое замирание сердца. В очередной раз повернувшись в обратную сторону на тропинке, лицом к спуску от храма Александра Невского, он увидел: кто-то бежит сломя голову, размахивая руками и кричит, но расслышать смог только неясное:
— И-и-и!
Пригляделся, прищурив рысьи глаза, — батюшки мои, да это ж Фрося! Сорвался с места и бросился ей навстречу. Растрепанная, со сбившимся на плечи платком, не в силах перевести запаленное дыхание, Фрося с разгону рухнула ему на грудь, широко разевала рот, пытаясь что-то сказать, но сипло лишь выдыхала:
— И-и-и!
Вася-Конь крепко тряхнул ее за плечи, Фрося испуганно вытаращила глаза и ясно выговорила:
— Украли.
Кое-как она успокоилась, задышала ровнее и связно сказала, что украли Тонечку. Вот только что, совсем недалеко от дома.
