Александр Дюма - Полина; Подвенечное платье
– Нет, напротив, – ответила баронесса. – Мне, кажется, даже становится лучше. В первый раз я не чувствую никакой боли, и если бы жизнь состояла в отсутствии страданий, то думаю, что я могла бы еще жить.
– О, маменька, как вы утешили меня! – вскрикнула Цецилия, хватаясь за эти слова, как утопающий за соломинку. – Может быть, Бог сжалился надо мной, может быть, он возвратит мне вас!
Цецилия пала на колени, подняла руки к небу и молилась так яростно, что мать ее не смогла удержаться от слез.
– О чем же вы плачете, маменька? Разве Бог не совершал чудес? Разве он не властен сотворить это ради моей дочерней любви?
Цецилия продолжила молитву; баронесса печально покачала головой.
Около полудня маркиза пришла узнать о здоровье больной, и, несмотря на свое обычное невнимание, теперь и она поняла, что смерть баронессы близка.
В продолжение дня баронесса несколько раз лишалась чувств, во время этих обмороков она не испытывала никакой боли; она только закрывала глаза, и лицо ее бледнело. При первых обмороках маркиза раскричалась, расплакалась, воображая, что все кончено, так что Цецилия и сама баронесса просили ее не расстраивать себя этим зрелищем и удалиться в свою комнату. Маркиза, после непродолжительного сопротивления, ушла.
Кроткая и тихая душа Цецилия была в такой гармонии с душой матери, что они словно слились воедино, как запах двух одинаковых цветов.
К вечеру баронессе сделалось хуже. Она велела отворить другое окно, выходившее на запад: из него был виден закат.
Цецилия сама хотела исполнить волю матери, но баронесса, с неимоверной для больной силой, сжала ее руку и сказала:
– Останься со мной, дитя мое!
Цецилия взглянула на мать: лихорадка прошла, баронесса была бледна, руки совершенно холодны. Позвали горничную, и та отворила окно.
Баронесса сделала над собой усилие и взглянула на заходившее солнце.
В эту минуту в саду запел соловей.
– Слышишь? – спросила баронесса, прижимая к себе Цецилию.
Девушка склонила голову на грудь матери и прислушалась к замедленному и неритмичному биению ее сердца.
Ей казалось, что это биение порой прекращается совершенно. Соловей в это время перелетел на другое дерево, и пение его уже едва достигало слуха умирающей… Потом оно совсем смолкло.
В ту же минуту сердце баронессы перестало биться.
Цецилия вздрогнула от поразившей ее мысли: в смолкшем соловье ей представилась душа матери, готовая устремится к небесам.
Она подняла голову: баронесса была бледна и неподвижна, лицо ее немного обезобразили судороги, глаза оставались полуоткрытыми. Цецилия обняла свою мать и неясное «прости!» вырвалось, как вздох, из груди умиравшей. В то же время Цецилия ощутила едва слышное дыхание. Глаза больной закрылись, зубы стиснулись, легкий трепет пробежал по всему телу. Дрожащая рука баронессы искала руки дочери.
Ветерок, коснувшийся лица Цецилии, был душой баронессы, взлетевшей к небу. Все кончено – баронессы не стало.
Цецилия не испустила ни одного крика. Ни одного рыдания не вырвалось из ее груди – только две крупные слезы скатились по щекам.
Потом она сошла в сад, сорвала лучшую лилию, вернулась к телу умершей и вложила в ее руку цветок.
Бедняжка послала за маркизой, чтобы та пришла помолиться за упокой души усопшей дочери, и пала на колени перед ее постелью.
Часть вторая
Глава I
Прощание
Мы не будем останавливаться на печальной картине погребения баронессы. Едва герцогиня де Лорж и Дювали узнали о ее кончине, как оба семейства приехали в Хендон, но первая без Генриха, вторые – без Эдуарда. Герцогиня утешала Цецилию, насколько это было возможно, Дювали приняли на себя обязанность распоряжения этой печальной церемонией.
Баронессу похоронили на сельском кладбище, она давно уже выбрала это место.
Безутешное горе маркизы было искренним: она любила дочь по-своему. Если горе и не оставило в ее душе глубоких следов, то это не ее вина: в те времена чувствительность считалась пережитком прошлого.
Перед отъездом в Лондон господин Дюваль предложил Цецилии помощь, не говоря ни слова о своем давнишнем желании. Девушка ответила ему, что если ей что-то понадобится, то он будет первым, к кому она обратится.
Маркиза долго говорила с герцогиней и объявила ей о своем твердом намерении ехать во Францию. В душе она давно лелеяла эту мечту, но баронесса возражала, теперь же ей ничто не препятствовало. Госпожа ла Рош-Берто надеялась, что искусные адвокаты найдут способ возвратить ей конфискованное имение и она начнет жить по-прежнему.
На третий день после похорон баронессы она позвала Цецилию в свою комнату и велела ей готовиться к отъезду во Францию. Эта новость поразила девушку. Ей еще не приходила в голову мысль о том, что можно оставить эту деревушку, ставшую ее отечеством, домик, в котором она выросла, сад, где прошло ее детство. Эти розы, лилии, ставшие такими родными, комнату, в которой ее мать, образец кротости и терпения, оставила этот мир, наконец, кладбище, где она уснула вечным сном. Маркиза дважды повторила внучке о своем намерении. Цецилия, убедившись в том, что слух не обманывает ее, ушла в свою комнату, чтобы подготовиться к этому великому перевороту в своей жизни, которая до сих пор была такой тихой и скромной.
Сначала Цецилии казалось, что ей жаль только деревушки, сада, комнаты матери и кладбища. Но, заглянув в свою душу, она поняла, что образ Генриха неразрывно связан для нее с тем, с чем так горько было расставаться, и отъезд из Англии показался ей истинным несчастьем.
Она вышла в сад. Стоял прекрасный осенний день, последняя улыбка уходившего лета. Любимые цветы Цецилии грустно глядели на нее, каждый листочек словно говорил: «Прощай!» Обнаженные деревья, преисполненные печали, будто вспоминали о прошедших счастливых днях. Птицы больше не пели, а лишь прыгали с ветки на ветку и искали, где бы им укрыться от непрошеного гостя – снега. Цецилия подумала, что и в ее жизнь настала зима: оставляя свое скромное жилище, она лишалась крова, уюта, домашнего тепла и совершенно не знала, что ждет ее в будущем. Девушка еще больше загрустила, когда задумалась о том, что теперь станет с ее садом, с этими деревьями, кустами, цветами, среди которых она выросла, чей разговор ей был так понятен, мысли которых она с легкостью угадывала. Может быть, его разорят мальчишки просто из желания что-нибудь ломать, а может, все это достанется какому-нибудь невежественному постояльцу, который и знать не будет о ее любимцах. Во Франции, конечно, тоже будут и цветы, и деревья, но уже другие. Не под их сенью она гуляла в детстве, не их растила с такой заботой и любовью. Эти новые цветы не вознаградят ее за материнскую нежность сладким ароматом. Нет, они будут ей чужды, как и жизнь, которой она никогда не знала, прячась в своем скромном убежище.
