К. Харрис - Что остается от небес
– Он все равно собирался это сделать. Вдвоем мы оттащили тело сэра Нигеля подальше в тень. Затем Френсис запер решетку, взял лошадь и отпустил ее на пустоши. А до вечера следующего дня вход в склеп уже замуровали.
Леди Розамонда глубоко вздохнула. Девлин смотрел на завитки седеющих светлых волос на шее спутницы, голубые глаза, так похожие на глаза ее сына, и понимал, что она не расскажет всей правды.
– Сэр Нигель знал, что вы беременны от его брата?
Губы вдовы приоткрылись, лицо вытянулось. Но она тут же овладела собой, вздернув подбородок:
– Не понимаю, о чем…
– Не надо, – перебил Себастьян. – Прошу вас, леди Прескотт, не держите меня за дурака.
Спутница, смаргивая, отвела глаза.
– Так он знал?
Она покачала головой и произнесла еле слышным шепотом:
– Я и сама тогда еще не знала. Это было… Это был грех. Мы понимали. Но Френсис… Он оказался таким добрым, таким нежным. Таким, каким его брат никогда не был. А я чувствовала себя столь одинокой.
Виконт смотрел на пену облаков, золотившуюся на горизонте, и размышлял о том, какой священнослужитель утешил бы несчастную, страдающую от одиночества невестку теплом собственного тела.
Наверное, очень человечный.
– Мужчине запрещено брать в жены вдову брата[59]. Да и потом… – леди Прескотт запнулась и сглотнула, прежде чем продолжить, – после того, что случилось с Нигелем, не могло быть и речи о продолжении наших отношений. Через несколько лет Френсис женился, хотя, как дядя Питера, мог принимать значительное участие в жизни мальчика.
Себастьян кивнул. Что там говорил капеллан Эшли? «Сэр Питер был епископу как сын»? А вслух спросил:
– Откуда Джек Слейд узнал правду?
В глазах вдовы появился гнев и страх.
– О, этот мерзкий тип. Он ходил за Френсисом по пятам, следил за нами и подслушал наш разговор вскоре после рождения Питера. Френсис пришел к Слейду в Ньюгейтскую тюрьму, чтобы помолиться за его душу. А негодяй потребовал обратиться в суд с прошением о замене смертной казни каторгой, иначе грозился рассказать всем, что мой сын – незаконнорожденный.
– Ему бы не поверили.
Краска на щеках собеседницы стала гуще.
– В деревне и так поползли слухи. Не про нас с Френсисом, а про Питера. Никто не знал, что сэр Нигель ездил в Америку, зато всем было известно, что вернулся он в середине июля. Я сделала вид, что ребенок должен появиться в апреле, но… В общем, младенец не был похож на семимесячного.
– Вы знали, что епископ давал Слейду деньги после возвращения того из Ботани-Бей?
Пробивавшиеся сквозь дубовую листву лучи бросили на лицо леди Прескотт пеструю тень.
– Знала, – подтвердила вдова. – Френсис поступал так ради Питера. Но его это беспокоило. Думаю, епископ заявил вымогателю, что не станет больше платить, и пригрозил обвинить в шантаже, если тот попытается что-то затеять. За это Джек Слейд и расправился с ним.
– Я в этом не уверен.
Голубые глаза вперились в Себастьяна, и он увидел в них страх матери за сына.
– Тогда кто это сделал?
Вместо ответа виконт поинтересовался:
– Френсису Прескотту было известно о письмах вашего отца?
– Той ночью я рассказала ему и об этом. Но он никогда их не видел.
– А что же случилось с бумагами?
– Не знаю. Я всегда полагала, что они были у сэра Нигеля при себе.
– Вы их не искали?
– Нет. Я была в таком состоянии… Да и какое это имело значение, крипту ведь все равно замуровали.
Лошадь подняла голову, тычась носом в хозяйку. Леди Прескотт погладила животное по бархатистой морде.
– После смерти мужа я отправилась к отцу и объявила, что мне все известно, и что если он не покинет Лондон, я передам обличающие письма королю. Маркиз не знал, что у меня нет этих бумаг. Он уехал в Дербишир на следующий же день. С тех пор мы не общаемся.
– Ваш отец еще жив?
– Да.
Над ручьем начал собираться туман. В воздухе уже ощущалась прохлада, ветер доносил с деревни запах горящих дров. Леди Розамонда взяла поводья, собираясь садиться на лошадь.
– Похороны послезавтра, – сообщила она. – Церковные власти намеревались положить тело епископа в соборе Святого Павла, но Питер считает, что будет правильно, если Френсис упокоится здесь, в крипте. Вместе с сэром Нигелем. А затем склеп вновь замуруют – на сей раз окончательно.
Подсадив даму в седло, Себастьян наблюдал, как она расправляет шлейф своей бархатной амазонки.
– Зачем вы рассказали мне все это?
– Думаю, вы знаете, зачем, – обронила вдова, трогаясь с места.
Девлин смотрел, как удаляется всадница, пригибаясь под ветвями дубов к лошадиной холке, как трепещет на ветру коротенькая вуаль ее шляпки.
А затем повернулся и направился на постоялый двор.
ГЛАВА 41
– И ты поверил ей? – полюбопытствовал Гибсон.
Себастьян сидел, развалившись в одном из старых, потрескавшихся кожаных кресел в гостиной хирурга. Держа в здоровой руке стакан с бренди, он наблюдал, как доктор запихивает в заплечный мешок бумагу для записей, карандаши, измерительные ленты и всякие прочие приспособления.
– Не до конца, – признался Девлин, отпив изрядный глоток.
– Но рассказ вдовы соответствует характеру ран на теле сэра Нигеля. Два поверхностных удара ножом, не причинившие особого вреда, и третий, попавший, куда следует.
– Верно, – согласился виконт. – Однако на самом деле леди Прескотт могла в крипте подкрасться к мужу сзади и заколоть его в спину.
– Учитывая, что нам известно о баронете, я не стал бы осуждать леди, даже будь это так, – покосился на друга Гибсон. – Ты намерен сообщить властям?
– Нет, – Себастьян снова глотнул бренди и, глядя, как доктор кладет в сумку свечи, спросил: – А куда это в дьявола ты собираешься?
Ирландец потянулся за огнивом.
– По словам сэра Генри, склеп церкви Святой Маргариты запечатают сразу после похорон. Я обмолвился, что хотел бы хоть краешком глаза взглянуть на крипту, и магистрат обещал уладить дело с местными властями. Так что завтра с утра пораньше отправляюсь в Танфилд-Хилл. Говорят, там есть покойники, захороненные еще до норманнского завоевания, а у меня будет не так много времени, чтобы изучить тела.
– Для чего изучить?
– Для сравнительного сопоставления.
Девлин стиснул зубы от новой волны боли, скрутившей раненую руку, и налил себе еще порцию выпивки.
– Что, болит? – наблюдая за другом, спросил Гибсон. – Разве ты не рад, что позволил сегодня Тому отвезти тебя в деревню? А имей хоть каплю здравого смысла, вообще лежал бы в постели.
